Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

Философский аспект проблемы антропоморфизма я попробую кратко очертить в девятой главе. А сейчас хочу обратить ваше внимание на то, что в научных этологических исследованиях антропоморфизм неизбежен, по крайней мере, в двух отношениях.

Во-первых, неизбежен гносеологически. Как бы жестко Скиннер ни изолировал экспериментатора от животных субъектов, как бы ревностно полевые этологи ни оберегали себя от антропоморфической бесовщины, – тут он, бес-то, внутри нас, или на плече сидит и на ухо нашептывает. И не бес он, как нам кажется, а ангел-хранитель, ибо человек всегда и во всем последней и самой фундаментальной точкой отсчета будет считать самого себя и, как только окончательно освободится от своего антропоморфизма, так сразу и прекратит быть человеком – марсианином каким-нибудь станет, чего, слава Богу, с человеком пока не случалось, насколько мне известно. Зато мне известны десятки случаев, когда ученый, стыдясь своей человечности, начинал смотреть на живой мир как на бездушную машину, сцепление механических закономерностей, туманность безликих случайностей. Лоренц, который больше других зоологов опасался антропоморфизма, оставил нам замечательное предупреждение. Вот оно: «Кто хочет во что бы то ни стало остаться „объективным“ натуралистом и избежать насилия со стороны своего субъективного восприятия, тот может попробовать – разумеется, лишь в воображении – уничтожить по очереди редиску, муху, лягушку, морскую свинку, кошку, собаку и, наконец, шимпанзе. Он поймет, как по-разному трудно далось бы ему убийство на разных уровнях развития жизни. Запреты, которые противостояли бы каждому такому убийству, – хорошее мерило той разной ценности, какую представляют для нас различные формы высшей жизни, хотим мы этого или нет»8.

В этом предупреждении, на мой взгляд, сказано намного больше, чем сказано. Ибо, во-вторых, антропоморфизм филогенетически закономерен. Во всяком случае, любой эволюционно мыслящий человек должен признать, что так или иначе он включен в процесс эволюции живых существ и на данный момент представляет собой если не самый прекрасный и совершенный, то самый последний и юный побег Древа жизни. В этом смысле последовательный эволюционист должен допускать не только некоторую животность человека, но и определенную долю человечности животных. Разве в семени не заложено нечто от грядущих цветов и плодов? Разве возможно мыслить куриное яйцо, напрочь отказавшись от всякой идеи курицы? И если кого-то напугало выражение «человечность животных», то давайте смягчим, транквилизируем: «дочеловечность», «предчеловечность». Так спокойнее?

III. «Напевы дев»

§ 67

Свое отношение к Цирцее-этологии мы вроде бы определили.

А как быть с «общей теорией эволюции», с этой какофонией точек зрения, критериев, определений, генеалогий, систем и школ? Как во всем этом не заблудиться? Какой курс избрать? На кого положиться?

Боюсь, что одна этология нам тут не сможет помочь.

Но ведь и у Гомера не одна Цирцея заботится об Одиссее. На острове Эя о странниках ежедневно пеклись служанки: одна готовила мягкие сиденья, другая накрывала стол, третья смешивала воду с медвяным вином, четвертая омывала голову, пятая – руки; была еще ключница9… Вместе с Цирцеей я насчитал семь таких заботливых и спасительных женщин. А когда Одиссей прибыл из Аида,

Светлой одеждой облекшись, Цирцея пришла; и за нею

С хлебом, и мясом, и пеннопурпурным вином молодые

Девы пришли…10

Цирцея сама была певуньей, и девы, я догадываюсь, божественно пели, в застолье и перед сном, при встрече и на прощанье. Я слышу их чистые и светлые голоса, заглушающие лживые и смертоносные песни сирен, рев водоворотов Харибды и истошный лай собакоголовой Сциллы. Кажется мне, что при соприкосновении с этим волшебным и мудрым пением реальная какофония жизни преображается в действительную и гармоничную полифонию.

Переводя свое поэтическое ощущение на антропологический язык, я сперва хотел персонифицировать благодатных дев: дескать, хлебом меня одарил Пьер Тейяр де Шарден, французский палеонтолог, облаченный в светлые одежды философского понимания и христианского сочувствия; мясо для меня приготовили Геккель и Мюллер, Коп и Гаузе; пьянящим эволюционным вином напоил меня русский ученый Владимир Иванович Вернадский. Мужи, разумеется, они, но теории их – девы, из тех иранских даэн, которые берут за руку и ведут по мосту через пропасть. Не юноши они, но молоды по сравнению с Дарвином и намного дальше продвинулись на пути к истине, чем Ламарк. И некоторые из дев открыто и обстоятельно отвечают на мои вопросы, другие же говорят иногда лишь намеками, но к их намекам тоже надо внимательно прислушиваться, так как путеводной ценности в них, может быть, не меньше, чем в иных громких и властных предписаниях.

Они принадлежат к разным школам, но в своей приверженности Эволюции они едины. «Что такое эволюция – теория, система, гипотеза?.. Нет, нечто гораздо большее, чем все это: она – основное условие, которому должны отныне подчиняться и удовлетворять все теории, гипотезы, системы, если они хотят быть разумными и истинными. Свет, озаряющий все факты, кривая, в которой должны сомкнуться все линии, – вот что такое эволюция»11. – Так говорит считаемый неоламаркистом Тейяр. «Все, что нам сегодня известно, органически вписывается в это учение, ничто ему не противоречит, и ему присущи все достоинства, какими может обладать учение о творении: убедительная сила, поэтическая красота и впечатляющее величие»12. – Так, например, говорит самопровозглашенный дарвинист Конрад Лоренц и по контексту говорит об учении Дарвина.

Разве это не общий гимн эволюции, творчеству и творению? Гимн этот так же далек в отдельности от Дарвина и Ламарка, как близок им обоим, первым из тех, кто ощутил и оценил поэтическую красоту и впечатляющее величие Движения жизни.

И вот я сейчас думаю: стоит ли разделять ученых, идентифицируя их с гомеровскими девами? Похоже, их и собственно Цирцею надо выслушать вместе, не индивидуальные голоса их различать, а темы, в их хоре звучащие, обособить друг от друга и так их направить, чтобы мы научились и поняли.

Мы не научимся, пока они трижды не прозвучат: сперва, что называется, в экспозиции, затем – в философской разработке, и лишь в ормологической репризе, как я надеюсь, нам удастся не только композиционно различить, но и полифонически сочетать… Однако не будем забегать вперед. Пока у нас только экспозиция.

§ 68

Тема первая: ортогенез. «…Ортогенез начисто лишен конструктивности и, по существу, несмотря на свою наукообразную форму, так же далек от объяснения эволюции, как астрология – от предсказания политических перемен», – пишет Владимир Бердников13. Суровый приговор, и, насколько я понимаю, под ним готовы поставить свою подпись многие продуктивные ученые. Но одно дело подписать приговор