9 дней в «Раю», или Тайна императорской броши - Рафаэль Тимошев

рюмкой местного коньяка, зло пробурчал Брюве. — Мы их бросаем под пули, а они получают от жен письма — хлеба нет, все дорого, заработать негде! Да вы почитайте только французские газеты, что они о нас пишут, — нехватка продовольствия в тылу, снарядов на фронте, бунты в российских городах! Думаете, это не доходит до нашего Ваньки?

С легкой руки Лохвицкого с этой болезнью повсеместно в бригаде началась борьба по всем традициям русской Императорской армии — муштрой и зуботычиной, немало изумлявшими французское командование. Начались бесконечные построения, изнуряющая строевая шагистика, нудные занятия «словесности», сводящиеся, как правило, к перечислению членов августейшей семьи для повышения у нижних чинов чувства долга перед Богом, царем и Отечеством. Но, как и следовало ожидать, все это приводило лишь к еще большему озлоблению солдат и крайнему ожесточению начальства. Не помогли и французские бронзовые кресты с мечами, розданные командирами полков отличившимся в боях нижним чинам. Видимо, оттого, после двухмесячного пребывания в лагере известие в начале декабря о направлении бригады на фронт — в район Силери под Реймсом — офицерами бригады было воспринято с облегчением.

Однако вновь увидеть Реймс ротмистру суждено не было. Неожиданно, как снег на голову, в штабе бригады объявился Иваницкий и, будто издеваясь, с хохотом объявил:

— Сбирайся, брат Алексей, — отхлопотал тебе отпуск в Париж! Приказ уже подписан! Хватит кормить вшей, пора и делом заняться!

Проститься Алексей Николаевич успел лишь с подполковником Щолоковым да с родной душой — капитаном Брюве.

8 января 1917 г. Цюрих.

Ловушка

Из воспоминаний начальника дворцовой охраны А. И. Спиридовича:

"…7 января [1917 г.] Государь принимал председателя Гос. Думы Родзянко. Не участвуя в заговорах тогда против государя, Родзянко знал о них многое…

…Родзянко доложил государю, с присущей ему резкостью и прямолинейностью, что «вся Россия» требует смены правительства, что императрицу ненавидят, что ее надо отстранить от государственных дел, что в противном случае будет катастрофа. Однако, зная многое про подготовляющийся переворот, Родзянко не сделал государю конкретных указаний в смысле лиц. Он лишь настаивал на устранении царицы, на смене Протопопова, на даровании ответственного министерства.

Государь слушал спокойно и спокойно же говорил:

— Дайте факты. Нет фактов, подтверждающих ваши слова.

…И государь попрощался с Родзянко ласково, не выказав никакого неудовольствия, несмотря на личные выпады того против императрицы"[49].

В этот день Алексей Николаевич проснулся рано. Но поднялся не сразу — некоторое время курил лежа. И был он на удивление спокоен, и голова его как никогда была ясна. Ибо сомнения все ушли еще вчера, едва он понял, что иного пути, как встретиться с гессенцем, для него, ротмистра Листка, не существует! Оттого, вероятно, и спал как младенец — глубоко и безмятежно.

Итак, встреча состоится в одиннадцать часов на углу Утоквай и Фалькенштрассе… Это недалеко. Шлик — или кто-то из его людей — подъедут или подойдут. Узнают его по царской броши, заговорят… Значит, брошь надо будет надеть на пальто — неэстетично, но заметно. А на завтрак он не пойдет, дабы не встретить никого, кто бы мог помешать встрече. Выйдет за час и до назначенного места пройдет пешком — так задолго можно установить слежку и уйти от нее. Если не возьмут при выходе из гостиницы, помешать задуманному могут только они — филеры… Что ж, будь что будет, а в драку — «Взвейтесь, соколы, орлами!» — он все-таки ввяжется!

Алексей Николаевич затушил папиросу и поднялся.

Ровно в десять часов он накинул в прихожей пальто, нацепил на лацкан царскую брошь и посмотрел на свое отражение в зеркале. Пригладив остролистый «эдельвейс» ладонью, вновь взглянул в зеркало. На темном фоне сукна отливающая серебром и желтым цветом брошь выглядела вызывающе. Снял ее и положил в карман — нацепит на перекрестке…

Спустившись в фойе, не спеша направился к выходу. С облегчением заметил, что никого из знакомых или подозрительных. Ни Мартина за стойкой, ни Лотты, имеющей привычку являться в самые нежданные моменты, ни кого-либо из четы Гараками или «коллег» бульдогощекого филера… Что ж, начало хорошее — тьфу, тьфу! — не сглазить бы!

На улице было не по-зимнему слякотно. В воздухе лениво кружили снежинки — мелкие, точно белые букашки, — но тут же таяли, едва коснувшись брусчатки. Листок глубоко вдохнул свежий воздух, старательно обходя лужицы, прошел гостиничный двор и, выйдя за ограду, огляделся. Набережная была немноголюдна, почти пуста, — вероятно, из-за погоды.

Он шел не спеша, как человек, вышедший на прогулку. Несколько раз переходил улицу и, подходя к парапету, «любовался» озером, убеждаясь, что «хвоста» за ним нет. Это легко можно было понять, поскольку никто из тех редких прохожих, что рискнул выйти на улицу, не задерживался тотчас у ограды и не принимался читать мятую газету.

Более многолюдной набережная стала ближе к Фалькенштрассе. Но даже издали было видно, что на углу улицы никто не стоял. Лишь два мотора, выстроившиеся один за другим у тротуара, попыхивали белыми дымами выхлопных труб. Первый, ближайший, — элегантный красный «Адлер 40/50», за ним, чуть дальше, — с высоким серым купе — похоже, «рено» Алексея… Сердце забилось быстрее — значит, «Адлер»? Но отчего такой яркий? Однако и Росляков знаков не подает…

Это несколько озадачило. Он на ходу достал из кармана пиджака николаевский «брегет» и сверил время — без трех минут одиннадцать. Странно… Не мог же Отто Шлик выехать на столь привлекающем внимание красном авто… Либо через три минуты подъедет другой автомобиль, либо гессенец сидит в каком-нибудь кафе напротив и наблюдает, не приведет ли Лимке кого за собой… Но нет… подъезжает…

Позади раздалось тарахтение быстро приближающегося мотора, и в следующую минуту, заскрежетав рессорами, черный «паккард» замер у тротуара — как раз напротив него. Уверенный, что подъехал ожидаемый им эмиссар, Листок остановился. Каково же было его изумление, когда — вслед за хлопнувшей с противоположной стороны дверью — вторая, выходящая на тротуар, резко распахнулась и из нее, точно из кукольного вертепа, свесилась голова Шимона!

Листок обомлел.

— Герр Листок, какая удача! — возбужденно воскликнул толстячок. — Как повезло, что заметил вас! Вы не поверите — мчусь к Катарине — пришла весточка из русского плена! Письмо! Быть может, прочтете, подскажете, что делать? Кажется, Стефан указывает место своего нахождения! Прошу вас — только одну минуту вашего драгоценного времени, и я подвезу вас, куда будет угодно!

Листок заколебался; с беспокойством взглянул на угол Фалькенштрассе. Если гессенец сейчас наблюдает, встреча сорвется! И что за дурь —