9 дней в «Раю», или Тайна императорской броши - Рафаэль Тимошев

Однако разглядывать генерала долго не пришлось — Лохвицкий, точно почувствовав на спине взгляд, резко обернулся:

— Меня предупреждали из Парижа о вашем прибытии, но не думал, что это будет означать «придание к штабу»… Что вы намерены здесь делать? У вас есть конкретные поручения?

Листок ответил уклончиво:

— Готов выполнять любые поручения вашего превосходительства…

Ус генерала недовольно дернулся.

— Признаться, ротмистр, мне ваше появление не по душе! Однако, коль того желает представитель Верховного и берет все на себя — черт с вами! Не знаю, какими уж там делами имеете поручение заниматься — только для офицеров бригады необходимы объяснения. Официально вас представят штаб-офицером для поручений, и временно будете подчиняться начальнику штаба бригады — Генерального штаба подполковнику Щолокову. С ним и оговорите свою деятельность. Не исключаю, однако, что понадобитесь и мне. Это все! К Ивану Ивановичу вас сейчас проводят…

Начальник штаба бригады — интеллигентного вида подполковник — круглолицый, в очках, несколько грузноватый для своего роста — принял ротмистра без особого изумления. Похоже, он вообще не придал появлению «штаб-офицера по поручениям» какого-либо значения. Либо умел хорошо владеть собой — что в общем-то было характерно для любого опытного начальника штаба, — либо был предупрежден о появлении в штабе «человека генерала от кавалерии Жилинского», либо и то и другое.

Однако разговор о должностных обязанностях ротмистра в тот вечер так и не состоялся. Подполковник лишь коротко представил его офицерам, оказавшимся к тому времени при штабе, да распорядился разместить в офицерском бараке, в одной комнате со старшим адъютантом штаба. С ним — капитаном Брюве Густавом Степановичем — Алексей Николаевич сошелся довольно-таки скоро. Причиной, вероятно, стало то обстоятельство, что капитан оказался родом из Тифлиса, успел, как и ротмистр, послужить в Кавказской армии и у них нашлись даже общие знакомые.

Некая определенность обрисовалась лишь на следующий день — в утренней и краткой до нелепости беседе. Взглянув через очки на ротмистра и тотчас же опустив их на лежавшие перед ним бумаги, Щолоков только и пробубнил:

— Для начала ознакомьтесь, голубчик, с позициями. Сегодня ночью в боевые порядки второго батальона второго полка предполагается интендантская оказия, так вы с ней и отправляйтесь. Командира я предупрежу.

* * *

Экстравагантный командир 2-го батальона 2-го полка подполковник Готуа — истинный грузин пятидесяти лет, сухой, высокий, в мягких грузинских сапогах и отчего-то в черной черкеске с газырями — встретил гостя в траншее, у порога своего блиндажа. По обходительности Алексей Николаевич понял, что подполковник принял его за «царево око» Лохвицкого. Угостил чаем, французскими булочками, бог знает откуда взявшимися, и — «пока не стало светать» — неторопливо, со знакомым по Кавказу грузинским акцентом довел до «любэзного Алэксея Николаэвича» обстановку на занимаемом батальоном участке.

Активных боевых действий, по докладу, пока не было; шла выматывающая обманчивым спокойствием позиционная война. Тревожили лишь бесконечные — прозванные солдатами «кудеменами»[47] — поиски пленных, бестолковые артналеты, непременно следующие за ними, да внезапные, короткие и коварные минометные обстрелы, приносящие многочисленные неудобства в окопах.

В четыре утра небо со стороны немецких позиций стало розоветь, ночная мгла заметно рассеялась в предрассветную дымку, и Готуа наконец повел гостя по траншеям батальона.

Мирная тишина, нарушаемая лишь веселым стрекотом жаворонков, висела над бесконечными ходами траншей. Точно гигантские шрамы, делили они землю на «нашу» и «вражескую», разделяемую десятками рядов колючей проволоки да нейтральной полосой, изрытой воронками, точно лопнувшими нарывами.

Осмотрели несколько аванпостов с пулеметными гнездами, выдвинутых в сторону противника на 200–300 метров и опоясанных густыми рядами проволоки; трижды спускались в глубокие взводные убежища, уходящие вниз в землю на двадцать — тридцать ступеней…

Признаться, для ротмистра Листка все здесь было внове, ибо не знали на Кавказском фронте ни «позиционной войны», ни бесконечных траншей, ощетинившихся тоннами колючего металла, ни изуродованной снарядами ничейной земли. Он шел вслед за бравым подполковником и мысленно поражался человеческим способностям противостоять смерти. Вырытым в человеческий рост окопам, тщательно обитым бревнами и выстланным с французским сибаритством дощатыми полами, железным полозьям на них, проложенным для удобной доставки боеприпасов, роликам по стенкам для протяжки проводов связи, глубоким блиндажам на целые взвода… Не меньшее удивление вызывали русские солдаты, дневалившие за каждым поворотом траншеи, — в чудных иноземных касках на головах да с французскими винтовками «Лебель» в руках…

Со временем Алексей Николаевич побывал на всех занимаемых бригадой позициях, но это первое посещение передовой отложилось в памяти особенно отчетливо. И всегда с тех пор вид траншей, окопных солдат и знающих свое дело офицеров неизменно наводил его на все ту же гнетущую мысль: что здесь делает он — офицер без обязанностей и штатной должности? Вот эти простые русские мужики да их командиры в офицерских погонах знают, для чего они сидят во французских окопах, а он? Праздно болтающееся «царево око»?

Листок болезненно осознавал, что именно так к нему относились и на позициях, и в штабе. И ощущаемые на себе настороженные взгляды чинов в траншеях, и почти презрительные — офицеров Мурмелона приводили его в уныние. Когда же наконец прояснится его истинное назначение на этом французском фронте и когда же наконец объявится весельчак Иваницкий, чтобы вывести его из этого тягостного неведения? Он ждал, но проходили дни, а о Иваницком ничего слышно не было…

Вскоре, однако, спокойствию на позициях русских полков пришел конец, и жизнь ротмистра резко изменилась. В ночь на 17 июля немцы после короткой, но сильной артподготовки начали внезапный штурм расположения батальонов только что занявшего позиции 1-го полка бригады. Враг был отброшен отчаянной штыковой атакой, восхитившей в тот день даже французское командование, но стоило это дорого: убитыми — офицер и тринадцать нижних чинов, ранеными — более тридцати человек.

С того дня фронт стал беспокойным. Началась крупная наступательная операция франко-английских войск в районе реки Соммы, и на участке русских с обеих сторон шли еженощные вылазки, заканчивающиеся, как правило, нещадной артиллерийской перестрелкой, выкашивающей батальоны целыми взводами.

В сентябре бои приняли особенно ожесточенный характер. 5-го числа 2-й Особый пехотный полк отразил пять массированных атак немцев, вступил в отчаянную рукопашную схватку, но позиции отстоял. В самый разгар боя, из-за нарушившейся связи с батальонами, Лохвицкий отправил с французскими связистами попавшего под руки ротмистра Листка — уточнить обстановку на участке первого батальона. Дойти до позиций он не сумел — осколок разорвавшегося у самых траншей снаряда задел левое плечо.

В первую