Песни служителей Адхартаха: призыв - Андрей Кот

ледяной коркой одежды, наскоро сунула в руки разрумяненной от тепла дома дочери горстку орехов с сухарями и накрепко велела лезть за печь в свой угол спать и до утра носа не казать, но на расспросы только отмахнулась, мол, много будешь знать – старость до поры придет.

Девочка хмыкнула, и лицо ее расплылось в озорной улыбке. Очень уж она смешливая была, вечно мать ей говорила: “насмеешься себе на беду, нельзя ж всему свету зубоскалить, горе в рот залетит”.

А девчушка лишь махнет рукой, да и продолжит улыбаться. А как сердцу не ликовать, коли мир такой прекрасный вокруг? Вот прогонит зиму весна, снег ручьями побежит по земле, птицы возвернутся, запоют, расцветет природа. Белизна снега растворится в черной грязи, а затем, словно кваша, набухнет земля жизнью и засияет вся желтым, белым, голубым. Веселые цветочки, как волшебное войско, в ряд выстроятся на черных полянах. Куда не бросишь взгляд – все быстро укутывается зеленым одеялом с пестрыми лоскутками. Ну как не радоваться?

А летом ласточки да стрижи в небе узоры замысловатые рисуют, жучки да муравушки спешат по своим делам, пчелы вокруг цветов кружатся, на Ивана-купала селяне костры разведут, прыгают, танцуют всю ночь – изгоняют лихо да нечисть с земли. Жито на полях зеленым озером разливается, уж и травушка по пояс, косари выйдут, воздух сеном скошенным напитается, так и отдает мать-природа силу и защиту свою людям.

Там и осень багрянцем – лес, а поля – желтым окрасит, дождем грибы да ягоды напоит, орехами поделится, потом ветрами укроет землю разноцветным ковром из листьев, убаюкает перед холодами.

Вслед зима укутает белым пухом все вокруг, отдых людям после трудов дарит в рождественские праздники. Мир вокруг засверкает хрусталем, а замерзшая река так вся блестит и мерцает, словно братец Мороз из звезд для нее ледяное полотно соткал. Чудо!

Так и кружит весь мир в танце весь год.

А еще зимней ночью страсть, как хорошо спать рядом с печкой. Тепло! Разогретые до красна за вечер дрова потрескивают убаюкивающе, чадящий дым уже весь вышел, а если мама не смотрит – можно и приоткрыть деревянный затвор с окошка и смотреть, как залетают редкие снежинки в дом, долго кружатся в лунном свете, медленно исчезая в темноте жилища.

Довольно улыбаясь, греясь у печи после морозных рождественских колядок, Зоряна еще раз перебрала в голове полученные вместе с соседскими мальчишками подарки. Сладости поделили честно, а вот на девичью куклу никто и не позарился, потому и досталась ей она без боя. А зря ребята отказались, очень уж хитро она была сделана, вроде и простая соломенная девица, ан нет, спрятал мастер – старик Стоум – внутрь свистульку, которая жалобно и красиво птицей поет, да так, что и замрешь – заслушаешься.

Забывшись в своих грезах, Зоряна невольно приметила, что уже прошло некоторое время, как материны шаги по дому стихли, но вслед появилось тихое шуршание и ритмичное постукивание.

Осторожно выглянув из-за печи, чтобы мама не заметила, она замерла в удивлении. В красном углу, под образами, озаряемая всполохами нескольких лучин, сидела мать, одетая как незамужняя девушка в нарядный белый навершник с непокрытой головой. Яркие голубые, серебряные и золотистые ленты, впряденные в волосы, спадали радугой на плечи, укрытые расписным платком. Залюбовалась девчушка на мать.

Две весны прошло, как отец сгинул в войске князя, с тех пор она совсем понурилась и ни разу не надевала праздничной одежды. Тосковала она по мужу, продолжая надеяться, что он вернется. Правда все ей говорили, что, хоть и славный был воин, все же принял смерть, прикрывая отход поредевшего отряда, попавшего в засаду татар.

Однако поразили Зоряну не нарядные одежды, не материнское превращение, а то, что перед ней стояло пряслице с донцем, сделанные и украшенные узорами с особой тщательностью отцом к дню их свадьбы.

“Но ведь на Рождество нельзя прясть, древнее проклятие накликать на дом можно”, – девочка чуть не закричала и прикрыла от страха рот ладошкой.

Слышала она как-то раз от матери: если уж кто отважится и, коли повезет – не заметит нечистая сила, тому весь год удача будет да богатство к рукам течь.

С трудом справлялись они без отца по хозяйству, а женихов, которые первое время повадились свататься к молодой вдове, мать отваживала, мол, не верю, что муж погиб, вернется скоро. А мужская рука в доме, ой, как нужна, то дверь покосится, то стол расшатается, ну, а о работе в поле и говорить не приходилось: травы накосить, поле засеять, а потом убрать – везде сила нужна.

– Ничего, – обычно повторяла мать, – мы с тобой вдвоем, как один храбр, сдюжим, а отец вернется – все легче станет.

Так и терпели.

Нет, конечно, соседи помогали. Все знали, что общиной выживать легче. Особенно старый сосед Стоум частенько навещал, и всегда с гостинцами. То кузов грибов принесет, то короб яблок, а бывало, и туесок ягод. И всегда приговаривал, это не он, это родной лес своих детей кормит.

Вот только не похож был их лес на заботливого отца – глухой, непролазный, с блуждающими ночными огнями и коварными топями. В его затянутых ряской запрудах, поговаривали, обитал сам водяной-сом, который неосторожных путников к себе затягивал, а уж те, кто к нему под чары попадал неминуемо оставались женихами для его дочерей-русалок. А если уж леший по злобе тропку запутал, то и надежды выбраться нет, не видать человеку больше крещенного мира, весь век бродить путник по кругу будет, пока дикий зверь не разорвет.

На эти истории старик лишь хитро посмеивался да говорил загадочно, что к лесу, дескать, надо с уважением относиться, учить его премудрости, тогда тот не наказывать будет, а заботиться.

Странный этот Стоум был, не зря и имя у него такое соответствующее, сто умов. С виду был высокий, седой старик, с большой окладистой бородой, говорил велеречиво, но мгновенно превращался в озорного скомороха, и задорно, по-детски залиться смехом от любого пустяка или шутки. Руками, головой, всем телом наваливался на свой посох из кривого орешника дабы от хохота не упасть, весь трясся, всхлипывал, прихрюкивал, ногой, как конь, стучал о землю. Лицо его при этом так в разные стороны расползалось, и борода топорщилась, да еще и брови на лоб убегали, что казалось сильнее веселья на свете не бывает, вот еще чуть-чуть и точно лопнет, как пузырь из сказки. Невозможно было удержаться, хошь-не хошь, а начнешь с ним тоже хохотать. Удивительное дело: всегда