Песни служителей Адхартаха: призыв - Андрей Кот

Какое-то смутное беспокойство охватило хозяйку снова, но понять причину не смогла. Ведь они дружили с Ланой, вдовой мельника, та частенько захаживала и любила проводить долгие вечера за разговорами. Обе потеряли мужей, потому общая беда сдружила женщин.

– А я думала, что ты к старосте придеше, там ужо полдеревени собралосе, песни поют. Заглянула, а тебя нет. Ну и побежала сюды, чаю, скучаеше тут одна, – со своим особенным напевным говором затараторила мельничиха.

Она помолчала, причмокивая губами, а потом вкрадчиво продолжила.

– Я вижу, ты прядеше… и в сей день-то! Пожалуй-ка, я тебе подсоблю.

Хозяйка смущенно хмыкнула, рассеянно подошла запереть все еще открытую настежь дверь. Едва она протянула руку, как сильный поток ветра захлопнул ее, да так, что нанесенный снег у порога взмыл до потолка. Лучины в руке женщины погасли снова. В этот раз даже быстрее, чем ранее она подскочила к печи, ткнула щепки к углям и, пытаясь вызвать пламя, стала быстро дуть, озаряя комнату при каждом дуновении. Впрочем, ничего странного не происходило, соседка, улыбаясь, ждала ее, с интересом разглядывая прялку, словно видела ее впервые.

Наконец, лучины разгорелись ровным светом. Мать зажгла от них еще несколько щепок впрок. Затем пряха, закрепив их в светец и подставив чашку с водой для опадающих угольков, присела на свое место и, взяв веретено в руки, обратилась к вдове мельника:

– Не прогневайся, испугалась я сперва. Вот каюсь, решилась испытать судьбу, напрясть удачу да богатство, а то сама видишь, хозяйство все в упадке.

– Вижу, вижу… ну давай я тебе вычесанную шерсть разминати да подавати буду, а ты запевай что ли, что ж нам в тишине сидети.

Несмотря на долгое описание, произошли все эти события настолько быстро, и даже как-то поспешно, что Зоряна, вроде вот только затаившаяся от окрика матери в ворохе одеял, вскоре услышала мерные голоса женщин, а затем раздалось и тихое пение.

Незаметно для себя Зоряна задремала, снилось ей, как бежит она по весеннему лесу, и вовсе не она это, а куница—белогрудка. И мчится она так легко, гибкими движениями с пенька на пенек, с деревца на деревце, потом на землю, и снова на деревце скачет, словно и забот нет, одно счастье.

Вдруг донесся шорох справа, и из-под низко нависших над землей пожелтевших еловых лап выскочила огромная собака, длинноногая, черная, лохматая. Куница по веточкам, а собака внизу бежит словно гонит ее в какую-то сторону.

И вдруг лес расступился и открылось широкое поле, посредине которого стояло огромное, до самого неба дерево. На вершине его вились и заводили трели ласточки с соловьями, листва его сияла и сверкала разными огнями, пчелы и бабочки порхали среди ветвей. А под ним – словно меховой ковер – несметное число куниц, которые вместе Зоряной-Белогрудкой со всех сторон выбегали из леса и устремлялись к корням исполина. Сияние и красота дерева завораживало и притягивало к себе настолько, что невозможно было оторваться от него взглядом.

Вдруг черная собака выпрыгнула из лесу, в три огромных прыжка оказалась рядом с Зоряной, схватила ее зубами и вернулась в лес так же быстро, как и возникла. Бросила под кустом, развернулась и скрылась в лесной чащобе. Тут послышалось или померещилось кунице, что выкрикнул кто-то из места, куда исчезла собака: ”Проснись!”

Зоряна протерла глаза после волшебного сна и осторожно выглянула так, чтобы мать ее не заметила.

Мельникова жена сидела к девочке спиной и раскачивалась взад-вперед в лад словам заунывной песни, которую мама пела, или даже не пела, а слезно подвывала, как плакальщицы на похоронах. И тоже раскачивалась взад-вперед, взад-вперед. А веретено в ее руках, словно жило своей жизнью, медленно вертелось в руке, наматывая шерсть.

Как напряду я ниточек,

Для моей подруженьки,

Поманю ее в лесочек

Быстры ее ноженьки.

Прибежит ко мне Любава,

Словно с ветром венчана,

На губах моих отрава

И душа изменчива.

С виду сокол я прелестный,

Сердце мое хладное,

Тьма и морок беспросветный –

Тело окаянное.

Вконец напуганная девочка робко позвала: ”Мама?”

Ответа не последовало. Только пение стало громче.

Ветви, корни из дубравы

Схватят тебя силою,

Обвенчают для забавы—

Упырю стать милою.

Зоряна откинула старое одеяло, медленно выползла из своего угла у печи, и осторожно, на цыпочках, ощупывая каждый шаг, как на тонком льду, двинулась к женщинам. Вдруг под ногой девочки треснула половица, мельникова жена резко повернула голову в сторону шума, а Божена потеряв связь с гостьей, тут же умолкла и застыла как истукан. Зоряна заметила, что глаза ее матери закрыты, как у спящей, и удивилась: “как же она поет-то?” Лицо же соседки искривилось в злобе от того, что их прервали. Она выскочила из-за стола, наклонилась к лицу хозяйки и яростной скороговоркой прокричала окончание песни:

Обниму и наиграюсь,

Кровь да слезы вызову,

Твоей силой напитаюсь,

В мир явлюсь я сызнова

В этот момент лучины вспыхнули и раскололись на несколько горящих щепок, минуя чашку с водой, упали вниз, ярко осветив пол рядом с двумя женщинами.

Зоряна невольно проследила взглядом за огоньками и вскрикнула. Под богато украшенным красно-серым платьем, вместо нарядных зимних сапожек, виднелись два больших черных копыта. Мельникова жена – хотя какая же это мельникова жена? – развернулась к девочке и по-змеиному зашипела, поняв, что ее тайна раскрыта. Затем она запрокинула голову назад и ее душераздирающий вопль пронесся по светелке:

“Прядеше в рождество – вызываша бесовство”

Мать девочки, все еще неподвижная как истукан, открыла глаза и оторопело оглядела комнату, пытаясь понять, что происходит.

Ноги и тело гостьи стали удлиняться, а на спине, прорвав одежду, показался отвратительный нарост, в котором происходило движение, как если бы кто-то находился внутри и пытался вырваться наружу. Лицо существа покрылось густой шерстью, а рот растянулся, обнажив частокол маленьких острых клыков. Глаза потемнели, а из волос на голове пробились небольшие извилистые рога. Красивые руки женщины на глазах исхудились, пальцы устрашающе вытянулись, а вместо ногтей вылезли длинные когти. Ничего в этом облике уже не напоминало человека.

Зоряна от ужаса забилась в свой угол за печью и затряслась, не в силах совладать со страхом и помочь матери. Чудище топнуло копытом и оконные заслонки вмиг приоткрылись. С улицы в каждом оконце в кромешной тьме стояли маленькие девочки с размытыми, распухшими, как у утопленников, лицами и с непомерно раздутыми животами. Мертвенные пятна и синие жилы выделялись на бледных нагих