Мара, дочь Нила - Элоиз Джарвис Мак-Гроу

— Это не твое дело! — Мара в ярости оттолкнула тарелку. — Ты отбиваешь мне аппетит, жонглер! Прочь!

Он лишь улыбнулся. С видом приятной неги он переменил положение своего кривого тела, и шары легко заплясали в другой руке.

— Да-да, нужно быть осмотрительным. А ты — само воплощение осмотрительности, не так ли, Прекрасная? Ни слова не сказала ты о своих сегодняшних бедах, хотя очевидно, что они тяжким грузом лежат на твоей душе. — Внезапно он наклонился к ней так близко, что его дыхание коснулось ее уха. — Где он? Он опаздывает. Можешь мне доверять, я, как и ты, посвящен в его тайны…

Оттолкнув его, Мара вскочила на ноги, разбрасывая его золотые шары во все стороны и извергая поток брани, включавший несколько вавилонских выражений, которых Инанни никогда бы не услышала.

— Убирайся, говорю тебе, сын сорока демонов! Не стану я слушать твою проклятую болтовню! Прочь! Вон!

Она оборвала себя, задыхаясь, и поняла, что все в таверне обернулись к ней. Наступила пауза; затем Сахуре подобрал свои позолоченные шары и, едва заметно пожав плечами, поплыл через залу.

Мара глубоко вздохнула и снова опустилась на циновку. Доверять этому человеку-хефту? С таким же успехом можно доверять самому рыжеволосому Сету! «Это просто любопытство, — говорил Шефту. — Он предан». Да, возможно! И возможно, его преданность не продавалась так же свободно, как лук на рынке, но она в этом сомневалась!

Все еще слегка дрожа, она наблюдала, как он хладнокровно начал свое жонглирование в другом углу. «Почему, — размышляла она, — я не восхищаюсь этим негодяем, вместо того чтобы ненавидеть его? Он лишь хочет знать, в какой бочке рыба, а разве я не жила всегда так же? И все же я его ненавижу, и более того, боюсь… Эх, забудь о нем, — устало сказала она себе. — Забудь обо всем».

Сидеть здесь дольше не было никакого смысла. Она потянулась за плащом, встала и в последний раз прошла сквозь гул тамбурина и разговоров, сквозь густой запах мяса, навстречу прохладному свежему ночному ветру.

Но на этот раз двор был не пуст. Едва она оставила позади свет факела и шагнула на темные плиты, как услышала щелчок калитки и увидела высокую, закутанную в плащ фигуру прямо за ней.

Мгновение она стояла в ошеломленном недоверии. Затем с криком бросилась к нему, спотыкаясь на неровной земле, протягивая руку, чтобы убедиться…

— Шефту?

Он не был призраком. Он пришел, он был здесь. Она почувствовала такое сильное облегчение, что у нее почти закружилась голова.

— Матерь истины, что тебя задержало, что тебя задержало? Я думала, ты мертв!

— И я тоже, крошка, — прошептал он.

Он прислонился к стене, словно слишком устал, чтобы стоять. Она протянула руку, чтобы коснуться его, но помедлила, охваченная благоговейным трепетом перед тем, где он был и что сделал с тех пор, как она видела его в последний раз.

— Шефту, ты… в порядке?

— Да, я в порядке.

— Но что-то пошло не так?

— Все! Мара… наш факел погас.

— Погас? Прежде чем вы…

— Когда мы выходили из внутренних покоев.

Мара почувствовала, как по рукам побежали мурашки, когда до нее дошел весь смысл этих слов.

— Осирис! — прошептала она. Она закуталась в плащ, дрожа.

— Мы пробовали каждый проход — некоторые по два, по три раза. Амон! Казалось, прошли годы. В конце концов мы наткнулись на нужный. Чистая случайность.

Прошло мгновение, прежде чем она смогла заставить себя думать о чем-то еще. Затем она быстро подняла голову.

— Но вы добились успеха? Вы принесли золото?

— Все, что смогли унести.

— Значит, все кончено! Все сделано и позади.

— Да. Все кончено.

Мара сделала долгий, прерывистый вдох.

— И ты вернулся в целости. Клянешься, что с тобой все в порядке? Шефту, подойди, чтобы я могла тебя видеть. Так темно.

— Темно? Этот двор темен? Милосердный Амон! Ты ничего не знаешь о тьме.

— Нет, возможно, не знаю. Но я не вижу тебя.

Он помолчал мгновение. Затем заговорил другим тоном, очень тихо.

— Я тебя вижу. Ясно, как на солнце. — Он поднял руку и коснулся ее щеки, лотоса в ее волосах. Внезапно он оттолкнулся от стены и заключил ее в свои объятия. — Я думал, что никогда больше тебя не увижу, — прошептал он. — Пять часов я так думал. Ах, Мара, как много меняют пять часов в мыслях человека!

«Он поцелует меня, — подумала она, — он не сможет сдержаться, он должен, должен!»

— Шефту, — выдохнула она. — Значит, было бы тяжело никогда больше меня не увидеть?

Он запустил пальцы в ее густые волосы и, откинув ее голову назад, посмотрел ей в лицо. Затем, пробормотав что-то себе под нос, он впился в ее губы.

Триумф охватил Мару, тут же уступая место чему-то настолько более сильному и глубокому, что всякая другая реальность исчезла. Она обнаружила, что яростно цепляется за него, захваченная чувством более властным, чем все, что она знала. Впервые она не строила планов, не интриговала и не хитрила, ибо это было совершенно невозможно. Она даже не думала.

Прошло много времени, прежде чем он неохотно отпустил ее и притянул ее голову к своему плечу. Минуты шли, и Мара медленно возвращалась к обычной египетской ночи, ко двору — и к холодной реальности. Она была немного напугана. Что же это случилось за время одного поцелуя? Это было не то, с чем она могла играть по своему усмотрению. Нет, совсем наоборот…

Его руки все еще держали ее. Она ощутила их как отдельное чувство, как грубый лен его платка на своей щеке, как камешек, давящий сквозь подошву ее сандалии. Она шевельнулась, и его руки тут же сжались.

— Пусти меня, Шефту, это…

— Я никогда тебя не отпущу. Никогда. — Он прижался головой к ее голове, касаясь губами ее волос, уха, щеки. — Я люблю тебя, Мара.

— О, Амон, если бы это было правдой! — прошептала она.

— Это правда.

На мгновение чистого счастья она закрыла глаза и позволила себе поверить в это. Конечно, он говорил искренне… Да, он говорил искренне — сегодня. Он поцеловал ее, он нуждался в ней — сегодня. Но завтра? Она прекрасно знала, чем кончаются такие вещи. Она открыла глаза.

— Невозможно, — прямо сказала она.