Дикая природа - Эбби Джини

всей стране – знали, сколь ужасная трагедия постигла жителей Мерси. Одержимость «погодной порнографией», как выражалась Дарлин, вообще присуща американскому обществу: все кому не лень с особым смаком дают исчерпывающий анализ тому или иному стихийному бедствию, сопровождая свои комментарии жуткими фото. Три года назад всеобщее внимание привлек Мерси.

В двух с половиной милях от школы торнадо разворотил фермы, как бейсбольная бита – осиное гнездо. Наш дом был стерт с лица земли. Наши вещи разбросало по всей округе. Найти удалось немного: под почтовым ящиком застрял покореженный велосипед Дарлин; в бассейне валялась разбитая кухонная плита; из ствола дуба торчал папин молоток, вонзившийся в дерево на шесть дюймов. Спортивную сумку брата обнаружили аж в двадцати милях от нашего бывшего дома. Торнадо рушил дома, машины сминал, будто банки из-под содовой, сдирал асфальт с тротуаров и вырывал из земли водопроводные трубы. В тогдашней природной катастрофе погибли двенадцать человек, в том числе мой отец.

– А теперь давайте споем, – сказал директор. Он поднял подбородок и удивительно глубоким басом затянул первую строчку гимна «О, благодать»[2]. Все, кто был вокруг меня, принялись подпевать монотонными бубнящими голосами, как обычно поют дети из чувства долга. Мисс Уотсон носовым платком промокнула глаза.

Мне хотелось поднять руку и выразить протест. Я не видела смысла в своем присутствии на панихиде, поскольку ничего не помнила. Торнадо стал отправной точкой моего сознательного существования. Все, что было раньше, начисто стерлось из памяти – пустота. Я знала параметры этой трагедии: скорость ветра – 320 миль в час; 40 человек ранены, 12 – погибли. Вихрь срывал с фундаментов дома и снова швырял их на землю. Сдирал кору с деревьев. Поднимал в воздух машины. Официальная характеристика – «торнадо невероятной силы».

Однако для меня торнадо означало нечто иное. Нечто глубоко личное, сокровенное. Мое первое и оно же последнее воспоминание об отце. Большой живот. Озабоченное выражение на лице. Сильные мозолистые руки. Я помнила, как он нес коробку, в которой что-то бряцало. Помню, как он кричал, чтобы мы поторопились. Помню, что его не было в подвале, и потом не было – после того, как ураган стих. Отсутствие отца я ощущала каждый последующий день. Но не могла скорбеть о нем по-настоящему. Даже мертвый для меня он оставался загадкой. Его тело так и не нашли. Он бесследно исчез – как и некоторых других, его засосало в небо. Отца считали погибшим. Останков нет – хоронить нечего.

Все, что осталось от него – это фотографии и рассказы, информация из вторых рук. Я собирала любые подробности. Расспрашивала Дарлин и Джейн – и Такера, пока он не сбежал. Просматривала семейные фотоальбомы, которые сберегла Дарлин. Листала их, надеясь оживить хоть какие-то воспоминания, но все снимки – родители в день свадьбы, сестры в младенчестве, группа неясных фигур на пикнике – воспринимались как иллюстрации прошлого незнакомых мне людей. Для меня все эти фотографии ничего не значили, но Дарлин и Джейн дорожили ими. Семейные альбомы и мамины фотографии в рамках Дарлин сохранила ценой своего ноутбука, шкатулки с драгоценностями и красивой кожаной куртки. (Это она мне говорила много раз. В то же мгновение, как раздался вой сирены, она сделала свой выбор. Всего пару минут на сбор вещей. Только то, что можно унести на себе за один раз.) После того как семейные альбомы перекочевали вместе с нами в трейлер номер 43, Дарлин потратила деньги, которых нам всегда не хватало, на замену треснувших рамок с мамиными фото на новые. Такого фанатизма я не понимала.

Для меня торнадо олицетворял нечто большее, чем силы природы. Хаос, что он посеял на земле, нашел отражение в моем сознании, стер мою память. Я была уверена, что мы всегда жили в трейлере номер 43. Всегда были бедны. Дарлин всегда была жесткой, а Джейн – непонятной. И я никогда не знала своего отца.

Ровно в четыре Дарлин затормозила перед зданием начальной школы. Игровая площадка походила на сумасшедший дом. Всюду носились малыши с ранцами, подпрыгивавшими на плечах. Дети, облепившие «лазилки», то и дело сталкивались и падали на землю. Несколько девочек раскачивались на качелях, взмывая все выше и выше, а потом спрыгивали с самого верха дуги. На долгое мгновение их силуэты отпечатывались на фоне неба, и создавалось впечатление, будто они сейчас спланируют вниз, как листья.

Дарлин помахала мне. Она смотрелась несуразно за рулем пикапа, некогда принадлежавшего нашему отцу. Сестра от природы была аккуратисткой, а автомобиль был во вмятинах, со следами ржавчины на капоте и постоянно вычихивал дым из выхлопной трубы – то есть никак не соответствовал представлениям Дарлин о чистоте и порядке. Я залезла в кабину, пропахшую кожей, бензином и мускусным одеколоном, которым, должно быть, пользовался отец. Он был механиком, зарабатывал на жизнь ремонтом чужих машин, а сам ездил на ржавой колымаге из прошлого века. Сапожник всегда без сапог. Вообще-то, пикап пережил торнадо именно потому, что находился в столь плачевном состоянии. Когда разразился ураган, он стоял в городе, ждал ремонта в гараже, где работал отец. Нечаянное наследство.

– Пристегнись, – велела Дарлин.

Она завела двигатель, и пикап со скрежетом тронулся с обочины. Дарлин хмурилась, на ее лице лежала печать усталости – темные круги под глазами, синеву которых подчеркивала оправа ее очков. Она включила радио.

– …такой силы наш маленький город столкнулся впервые, – вещал диктор. – Подобные торнадо называют «Перст Божий», и не зря. Я уверен, никто из наших слушателей не забыл, где они находились в тот день, когда…

– Господи, ну сколько можно! – раздраженно буркнула Дарлин, резким движением выключая радио.

Я стала смотреть в боковое зеркало, наблюдая, как наша школа исчезает вдали. До кладбища час езды. Оно находилось в тридцати милях от города. На могильном камне, установленном на участке нашей семьи, были выбиты имена обоих родителей, но здесь покоилась только мама. Однако Дарлин настаивала, чтобы мы ежегодно навещали могилу именно в тот день, когда на нас обрушился торнадо. Не знаю почему. Ведь она не была ни сентиментальна, ни религиозна, да и поездки эти скорее расстраивали, чем приносили утешение. Но я не смела оспаривать ее решение. Воля Дарлин была необоримой – и в этом, и во всем остальном. Если она что-то вбила себе в голову, возражай не возражай, ничего не добьешься. Протест приведет к ссоре, озлобленности, а в конечном счете Дарлин все равно сделает по-своему.

Я вздохнула. Самое обидное, что Джейн в этом году не сопровождала нас. Будучи спортсменкой, в нашей семье