Криминальный Екатеринбург. Совпадения не случайны - Андрей Васильевич Кабанов

там, они идут, убивают, грабят там, своих ли, чужих ли – не важно, всё, жизнь за грех. А тут ещё и число зверя – 666. Я думаю: хо-о-о-о-о. И всё, я перестал играть. И постепенно то, другое, пятое стало уходить из моей жизни. Многие страсти, считай грехи, стали уходить, например, такой как гневливость. А это самое тяжёлое.

Ну, батюшка мне и говорит: «Смотри, либо тебя болезнь съест, либо у тебя будет самое хорошее состояние».

Иногда люди так спрашивают: «А за что так Бог наказывает человека? За что даёт Господь болезнь?» Да, Он даёт болезь для смирения. Ты себя чувствуешь, когда болеешь, – самым счастливым. Странно? Ты вот это делать не можешь, вот это делать не можешь, вот это делать не можешь, но как раз через это ты начинаешь понимать, как людям бывает плохо. И ты уже начинаешь по-настоящему думать о других и по-настоящему начинаешь их любить.

И я когда последний раз болел, да я чего там только не наобещал, уже всё. Любой человек… Ну, не любой, но большинство-то только тогда начинает что-то понимать, когда уже запах смерти начинает «тук-тук», вот тогда они уже чётко знают, что это всё за вот это или за вот это. И ты начинаешь всех понимать и любить. И ты понимаешь, что болезнь – это награда. Болезнь – это награда, чтобы человек смирился, человек подумал о других, человек подумал о своей жизни, поэтому для нас болезнь – это награда, и когда святые болели… Большинство святых практически все имели неизлечимые заболевания, они имели нужду, имели ещё это-это-это. Это как награда. Потому что человек, когда ему больно, тогда он человек. Только тогда он начинает понимать, что и другим так же больно.

Когда тебе нечего жрать – это одно. А вот когда у тебя появилось жратва, но ты идёшь и видишь, что другой человек – не жрет, но ты плюёшь на это, тебе насрать. И оправдываешь себя чем-нибудь, говоришь типа: «Он там пьяница, потому ему нечего жрать». А если ты сам голодал, то ты уже понимаешь, да, голод – это говно. Но если ты сам не был голодным никогда, то тебе не понять. Именно поэтому мне батюшка часто говаривал: «Легко бросать ■■■■■■ некурящему». Всё легко. И рассказывать монаху, допустим, как не блудить, как там правильно то делать, это делать. Он монах – он обязан, он дал обет. И то порой монахи женятся, бывает. Поэтому, ну вот так потихоньку, помаленьку осознаю себя. Я еще не пришел к Богу, я еще иду. У меня еще долгая дорога впереди.

– Церковь строгая?

– У нас, чтобы ты понимал, в том числе и у меня, есть апостольские правила: грех прелюбодеяния по апостольским правилам, отлучение от церкви, знаешь на сколько лет?

– Я-то откуда знаю?

– На двадцать пять лет!

– Это хорошо или плохо?

– Да ты что! Церковь должна тогда быть пустая, за прелюбодеяние если всех отлучать! А этот грех сплошь и рядом, да? То есть ты, будучи женатым, причём вы венчаны, вот если ты сходил на сторону – то сразу отлучение от церкви, от причастия на двадцать пять лет. И если ко всем так подходить, то храмы бы опустели. То есть, если бы не было этих послаблений, то в церкви никого не было бы. Поэтому церковь понимает, что будет только хуже.

Вот и протоиерей Андрей Ткачев говорит о том, в Евангелии же написано: «Найдете ли веру на земле, если второе пришествие будет?» На святом месте, то есть на том месте, где должны стоять наши Патриархи, будет мерзость запустения. Что храмов не будет. Человек будет спасаться призванием именно… Ему будет тяжело сказать: «Иисус Христос». Человек в том говне, в каком он будет жить, уже не сможет прийти к Богу. Будет говорить… – и я понимаю, как это будет. И я это чувствую, когда люди сидят в этом говне, и не сдвинуть. Ему говорят: «В церковь сходи». Он: «Пошел на хрен!» И вот, а они в этом говне живут, и им в нём нравится. И я это вижу, и понимаю, и чувствую. Ему говоришь: вот это так, а вот это так. А он в ответ одно: «Иди на хрен».

Когда же мы были-то вместе с отцом Владимиром, вот вспомнить бы. Мы ещё пришли… Там интересные были встречи с элитой города, с молодежью. В каком-то там ресторане. Там тема давалась про священство. И мы с отцом Владимиром Зайцевым, тогда был такой…

– Вовка? Мой однокурсник.

– Да, протоиерей, очень хороший, умный.

– Мы с ним учились вместе и в одной палатке жили, в экспедиции.

– Да, я знаю. Вот и Ройзман с ним учился. Ройзман с вами вместе учился на историческом факультете.

– А я не помню его.

– А он его помнит. Ну и смотри.

– Я в смысле Ройзмана не помню.

– Вот, я тебе про это и говорю. А он помнит. И когда мы все увидели у Патриарха на руках часы. Что-то там за сто или двести тысяч долларов, да? И такой хайп тогда подняли, да? И мы пришли этот вопрос обсуждать. А потом ещё умный… Ну, ладно. Он уже почил, Всеволод Чаплин. Протоиерей, Царство ему Небесное. Они взяли и убрали эти часы с руки на фото, то есть отретушировали снимок. Но отражение-то осталось на столе. И там они есть.

– Я помню это.

– Да. И я им говорю: «Вы, овцы, что разорались? Вам какая разница, какие у него часы?!» Я говорю: «Смотрите, вот пример. Есть такой у нас очень известный человек, он сейчас в затворе, зовут его отец Авраам». А тогда он был просто игумен. И я продолжаю: «У него есть духовное чадо – Игорь Алтушкин. Духовное его чадо». И я к нему как-то прихожу, к отцу Аврааму, и говорю: «Отче…». Я тогда часто к нему ездил, мы с ним любили разговаривать, он меня любил. И он мне говорит: «Смотри-смотри, у меня какие часы. Красивые?» Я говорю: «Очень-очень красивые». Он говорит: «Игорь подарил». И я так посмотрел. Ну, а они тоже тысяч двести-триста долларов.

Для него – имеет значение, что это часы, время показывают, что это подарок, что это для него. А имеет ли значение что они стоят двести-триста там тысяч долларов?! Нет, конечно! Это подарок. И он подарку радуется. Ему далеко похрен, сколько они стоят. Просто хорошие часы. Так же и Патриарху их подарили, и