Город пробужденный - Богуслав Суйковский

Так что не будь ребенком и не упрямься! Лучше быть верховной жрицей в самом убогом святилище, чем сгинуть в подземелье великого храма, который, к тому же, скоро будет разрушен! Иди к Гасдрубалу…

— Пойду! Но я буду призывать его к более смелым действиям, к более ожесточенной борьбе!

Сихакар вскочил, но тут же снова сел. Из бороды он уже выдрал все искусно вплетенные пряди, теперь он ее терзал и покусывал.

Он сделал еще одну попытку:

— Опомнись! Ради глупой гордыни не рискуй жизнью, а также честью своей богини! Это последний миг для переговоров! Ты знаешь, что уже показался римский флот? Со дня на день они могут атаковать порт! А для машин нет канатов! Лишь несколько из них могут метать снаряды, и то небольшие. С той стороны мы беззащитны, и римляне об этом знают!

— Это ты донес?

— Кто донес, тот донес! Достаточно того, что они знают! А если возьмут город штурмом, то уже ни на что не надейся! Ты и сама это знаешь! Если же этот штурм затянется, то помни о гневе народа, когда мы заставим Элиссар…

— Довольно! — прервала его Лабиту своим обычным, сдержанным, величавым голосом. — Ты ошибся, Сихакар! Я верю в покровительство наших богов, и они даруют победу Карт Хадашту! Над твоими же гнусными обвинениями я смеюсь, а угроз не боюсь!

— Вот как? Посмотрим! О, теперь мы поговорим иначе! Теперь Элект заговорит открыто! Он и другие! А потом — обвинение, и Элиссар даст свидетельство…

— Не пора ли, достопочтенный Сихакар, на молитву в твоем храме? — спокойно прервала его Лабиту, вставая.

Жрец Молоха вскочил в ярости.

— О, ты еще пожалеешь, что отец не отдал тебя в детстве в жертву моим богам! Что ты родилась! Что жила! Ты еще заплачешь!

Лабиту сделала вид, что не слышит, но когда за взбешенным и изрыгающим проклятия Сихакаром сомкнулись завесы, она без сил, совершенно измученная, опустилась на свой клисмос.

33

Когда Кериза попросила принять ее, Лабиту велела немедленно ее впустить и выслушала спокойно, ничем не выдав пережитого только что волнения. И без колебаний решила:

— Эту мысль могла внушить тебе лишь вечно милостивая Танит! Так что радуйся и благодари богиню! Да, канаты необходимы для битвы, а взять их негде! Но и отец твой прав: древний закон и обычай велят стричь волосы лишь блудницам! Мы поступим так: с завтрашнего утра перед изваянием богини начнутся торжественные, беспрестанные моления. И во время этих молений жрицы будут остригать волосы всякой, кто пожелает принести жертву во спасение города и храма! И гнев богини падет на всякого, кто осмелится насмехаться или поносить их! Иди, отдохни! А завтра уже весь город будет знать, что делать. Это уже наша забота, слуг богини.

— Каждая из нас принесет при этом жертву Покровительнице Города! Да примет она милостиво наш дар! — прошептала Кериза, а жрица, не без усилия воли подавив выработанную годами привычку, вместо того чтобы заверить, что милость богини после жертв будет еще действеннее, ответила почти гневно:

— Нет! Больше ничего не нужно! Вы и так приносите великий дар!

А потом спросила уже другим тоном, словно невзначай:

— Кериза, ты ведь причесываешь знатных дам? Тебя случайно не звали к неким римлянкам, что гостят в доме Бомилькара?

Кериза не поняла вопроса. Но Кадмос, который ждал любимую у храма и которому она в точности пересказала весь разговор, понял и рассмеялся.

— О, вот это поистине мудрая жрица! Я всегда слышал, что она знает обо всем, что творится в городе! И умеет этим пользоваться! Какое счастье, что она поддерживает нашу борьбу!

В ту же ночь, пока Лабиту организовывала стрижку волос, уверенная, что сумеет превратить это в торжество, которое поднимет значение ее храма и привлечет к нему большинство верующих, — жрец Сихакар тоже не спал. Но он был не в радостном настроении.

Он ворвался в спальню Бомилькара, изрыгая самые гнусные проклятия на перепуганного раба, который робко преграждал ему путь. В спальне, освещенной лишь одной скромной лампадой, пламя которой было прикрыто цветным александрийским стеклом, нежданного гостя встретил женский визг и гневный рык Бомилькара:

— Кто смеет? Прочь отсюда!

Жрец Молоха не обратил на это внимания, задернул за собой полог и, задыхаясь, рухнул на ближайший стул. Гневным жестом он указал на прекрасное, нагое тело женщины, тщетно пытавшейся укрыться под сбитыми простынями.

— Немедленно выгони эту девку!

— Это не девка! Это знатная дама! Понимаешь? Из любви ко мне…

— По голой заднице не разберешь! Впрочем, мне все равно! Только выпроводи ее поскорее! Ну, хорошо, хорошо, я не смотрю!

Он гневно отвернулся к стене, но тут же резко повернулся обратно, ибо Бомилькар обратился к любовнице — по-латыни:

— Да простит меня домина! Но это дела государственные! Не терпящие отлагательства! А этого жреца можешь не стыдиться! Он не мужчина! Наши жрецы… ну, они скопцы!

— Кто это? — гневно набросился на приятеля Сихакар. — Одна из этих римлянок? Вот как? Много ты болтаешь, а сам сделал их своими любовницами? Ну, конец нашей дружбе! Когда римляне займут Карт Хадашт и они тебя обвинят, спасайся сам! Как ты посмел сказать ей, что я скопец? Ты, подлый лжец! Пришли ко мне домой свою дочь, а то и двух, они тебе потом расскажут! О, погоди! Я принесу жертву Молоху и буду молить его отнять у тебя мужскую силу, чтобы ты больше никогда…

— К чему столько крика? — Бомилькар прикрыл свою наготу плащом и гневно прервал его. — Ты же знаешь, что делами любви ведает Астарта, а не Молох! А к ней ты с дарами, я полагаю, не пойдешь? Хе-хе! А что до этих римлянок, то это мое дело! Я рискнул деньгами, чтобы выкупить их у пиратов, так что теперь я их и содержу! И не боюсь их жалоб! Хе-хе, не боюсь! Как раз наоборот!

— Вот как? Ну, правда, это твое дело! Но раз так, то и выпутывайся сам. Я кое-что знаю, но говорить тебе не обязан! Такой хитрец, как ты, и так все знает лучше всех!

— Что я хитер, это точно! Ты что-то знаешь? Ай, тоже мне новость! Что Лабиту объявит священную ночь!

— Нет! Не это!

— Что сумасшедшие бабы хотят стричь волосы, чтобы плести из них канаты?

Сихакар невольно