Волхв - Сергей Геннадьевич Мильшин

– Как сыромять?

– Вся просушена, выглажена, хоть завтра на торжок. Отличная получилась, как у тебя всегда, тудымо-сюдымо.

Под толкотню слов старика подошли к крыльцу. С удовольствием оглядываясь, устало опустились на ступеньки. Бойка пристроился у коленки Белогоста. Не сводя с хозяина преданных глаз, вывалил длинный ярко-красный язык. Несмеян, наконец, оставив их, побежал трусцой к баньке.

– Есть хочешь? – ведун чуть наклонил голову.

– Не особо, да и грязный с дороги. Сначала в баньку бы.

– Это верно. Лучше уж потерпим маленько, да за стол чистыми сядем.

Порывшись в котомке, парень достал последний замусоленный сухарь:

– Пойду Труденя проведаю. Как-то он там?

Белогост промолчал, устало откинувшись на стенку избы. Гор неторопливо ушёл, и вскоре из конюшни донеслось приветственное ржание соскучившегося жеребца.

После бани, в одном исподнем, перекинув через плечи холщовые полотенца, ведун и потворник отправились в дом – Несмеян пообещал праздничный ужин.

Старик не преувеличил – ужин и на самом деле показался Гору праздничным. Отварив целый котелок овсяной каши, разбавил её топлёным маслом – для Белогоста, для внука постарался больше: нажарил карасей с луком, щучьей ухи наварил – чугунок. На столе манили взгляд малосол из хариуса и запечёный на углях здоровый кус давнишней медвежатины. До него, впрочем, дело не дошло. Ограничились рыбным разносолом. Даже ведун не отказал себе в удовольствии похлебать наваристой запашистой ухи.

Дождавшись пока путешественники насытятся, Несмеян задал давно катаемый, словно камешек во рту, вопрос:

– Ну, как сходили, рассказывайте.

Огладив усы, ведун прищурился на парня:

– Гор у тебя парень что надо. Боец! Вот пусть он и рассказывает.

Парень потушил довольный блеск в глазах – понимал, хорошие слова ещё отработать надо.

По мере того как он рассказывал, дед Несмеян всё более разухорялся, а под конец едва мог усидеть на месте. Как только разволновавшийся Гор поведал, как они с Белогостом, разобрав плот, упрятали его в овражке, старик дал волю чувствам. Подскочив, шумно зашагал по короткому пространству горницы от стены к окну и обратно:

– Нет, – горячился он. – Что же это такое делается на белом свете? За нами – родноверами уже как за зверями дикими охотятся, целыми отрядами в походы ходят. Что ж теперь и в лес не наведайся – кругом дружинники да гораки облавами стоять будут? – Он резко остановился перед ведуном. – Вот скажи, Воинко, что же это творится в мире? Как нам жить дальше? Что делать? Так всю жизнь и бегать от них?

Ведун медленно распрямил пальцем длинный ус:

– Что тебе ответить? Думаешь, если волхвом кличут, так я всё знаю? Если бы. Так же как и ты, не всё понимаю. Одно только ведаю – по-старому – в ладу с людьми и природой жить уже не сможем. Надо научиться хитрить, притворяться, если надо, даже и крестик нацепить.

Гор вскинул возмущенные глаза на ведуна, а Несмеян даже остановился от неожиданности:

– Как же так, Белогост? От тебя ли я это слышу? Неужто, тудымо-сюдымо, не знаешь, стоит повесить на шею чужой знак, и прощай волюшка русская и Боги-предки наши. Они ведь нам не простят? Так, нет?

Белогост как будто сник, рука сама потянулась к образу Белбога на груди:

Всё не так просто, Несмеян. Сядь, послушай меня. И ты, Гор, послушай – вижу – тоже сомневаешься. Да что вы, я и сам не до конца уверен, но только знаю одно – нам надо выжить.

– Кому нам? И зачем нам такая жизнь? – Несмеян всё же послушался, присев на скамейку.

– Нам – русичам, повторю, сейчас надо выжить. Это война на уничтожение не просто веры, а народа. Сохранить веру важно, никто не спорит, но ещё важнее сохранить детей наших и внуков (Несмеян невольно покосился на Гора). Жён сохранить, дочерей, чтобы они смогли русичей родить. А кому будет польза, если мы все погибнем? Земле нашей? Нет. Богам нашим? Отвечаю – нет. Кому? Да только ворогам, которые придут на нашу светлую землю и останутся владеть ею и жить здесь. Мы – русы, что значит светлые, русые, поставлены Богами хранить светлую Русь и нам нельзя, смерть приняв, освободить её для ворогов. Вот тогда и будет погибель настоящая, коли не оставим мы потомков, которые бы могли имена наши и имена Богов помнить. И знания, кои нашими предками завещаны, хранить, из поколения в поколение передавать. Сами подумайте, вот умру я, свои умения и опыт не успев передать. Много будет потеряно? Вот ты, Несмеян, частичку того, что во мне есть – ведаешь, и ты, Гор, тоже частичку знаешь. А я скажу: во мне за добрый век столько скопилось знаний, что десяток книг не вместит. И всё это потерять? Ладно, я не о себе говорю. Я крестик не одену только по одной причине – мне сыновей не рожать. Не знаю, как жизнь дальше повернётся, но, думаю, лучше если и будет, то не сейчас. А потому тебе, Гор, надо десять раз подумать. Можно и крест носить, ежели в душе по-прежнему старой веры придерживаться. Я больше скажу. Потребуют от нас – русичей вообще от всех богов отказаться, неверующими жить – и на это надо пойти, потому как вера может меняться, а земли другой у нас нет. А земля наша и есть вера наша. И только мы, каким бы Богам не поклонялись, сможем её защитить. Поскольку в самые трудные минуты, верю, наши Боги нам помогут. Единственное, от чего заклинаю – от веры в серебро и золото. С этой заразой мы всё потеряем: и себя, и души бессмертные, и волю, и Русь, нам завещанную. А Христос нам не враг, вороги те, кто его именем прикрываются, чтобы грязные делишки делать. К тому же не обязательно именно распятого Исуса надевать, можно его мать – Богородицу, а она всё едино, что наша Лада. Так что подумайте хорошо, прежде чем меня ругать, – Белогост, твёрд лицом, неспешно поднялся. Ссутулившись, приблизился к красному углу, где тихо тлел слабый огонёк перед идолом Белбога.

Тяжёлая тишина повисла в горнице. И старик, и Гор понуро молчали, оба упёршись руками в лавку и приподняв плечи. В тиши ведун, громко прошептав славу Богу, отдал поклон. Кинув руницу на чело, вернулся к столу. Гор поднял на него глаза, подозрительно заблестевшие. И тут же опустил.

– Ложитесь спать, я уберу. Завтра тяжёлый день, уходим на слободу, а потом на Коломны. Время мало остаётся, тянуть больше нельзя. И погода поменяется, други, всё нам помощь. Ясно небо высветит завтра.

Донские, дед