Дракон из черного стекла - Джим Чайковски

Аалийя отмела эти его тревоги взмахом руки.

– Нам нет нужды захватывать королевство и удерживать его под своей властью. Даже город Азантийю. Достаточно просто занять Вышний Оплот, после чего удерживать его и трон ровно столько времени, чтобы разобраться с Элигором. Может, всего лишь день или два.

Рами вопросительно поднял бровь в сторону Канте.

– В таком случае, брат мой, ты отличишься самым коротким правлением из всех монархов в истории Халендии.

– У меня уже есть один трон, который не особо-то по мне. Еще один мне не нужен.

Пратик поерзал на стуле.

– Все мы забываем об одной важной детали.

Все взоры устремились на чааена.

– Теперь, когда Элигора подпитывает энергия схизмы, у нас мало шансов победить его. – Пратик кивнул в сторону освещенного солнцем окна. – А по словам нашего бронзового друга, и вовсе никаких.

Канте закрыл глаза, пытаясь перебороть отчаяние, но слова Тихана по-прежнему жгли его изнутри, не позволяя сбросить их со счетов.

«С обретением Элигором полной силы гибельный исход неизбежен».

Канте пытался мысленно отгородиться от этого предзнаменования, отказываясь смириться с ним, однако все с бо́льшим трудом сохранял твердую почву под ногами. Все они слышали, как Тихан описывал Элигора, который с вершины горы косил ряды своих противников при помощи какой-то версии Вик дайр Ра. Канте потер кулаком под ложечкой, где едкой кислотой разлилось чувство вины – припомнив, что практически сам и вложил схизму в руки врага, обрекая мир на гибель.

«Как мы можем надеяться на победу, пытаясь противостоять настолько могучему бронзовому богу?»

Тихан отошел от окна. Черты его лица размягчились настолько, что стало заметно проступившее на нем чувство вины. Но лишь последующие слова та’вина раскрыли истинную причину его стыда.

– Общаясь с прошлым, я осознал свою ошибку – то, о чем сразу не подумал из-за потрясения, вызванного потерей моего ядра. – Одна рука опустилась на то место, откуда он извлек свою схизму. – В этом сохраненном в хрустале видении я узрел практически неисчерпаемую силу и почти безграничную власть, которыми обладал Элигор, что лишь подчеркивает неспособность нашей маленькой группы когда-либо бросить вызов подобному созданию.

– Тогда о какой же ошибке ты говоришь? – спросил Фрелль, переглянувшись с Пратиком, как будто это имело значение для обоих алхимиков. – Что ты имеешь в виду?

Тихан уставился на свою руку, лежащую у него на животе.

– Я никогда не смог бы обладать такой силой, какую продемонстрировал Элигор в видении. – Он поднял взгляд на остальных. – Для этого требуется гораздо больше энергии, чем способна произвести схизма простого Корня. Каждая из наших разновидностей – Корень, Ось и Крест – имеет ядра, соответствующие нашим задачам. Самые мощные и крупные, конечно же, принадлежат Крестам.

– Вроде Элигора, – сказал Канте, вдруг ощутив, что его отчаяние понемногу рассеивается. – Если сейчас у него есть только твоя схизма, то есть схизма Корня, то он может быть ослаблен, скован ее ограничениями.

Тихан склонил голову в знак согласия, но когда поднял ее, на лице у него отразилась безнадежность.

– Однако не заблуждайтесь – он все равно остается чрезвычайно могущественным. И со временем его тело может приспособиться и компенсировать этот недостаток, полностью раскрыв свой потенциал. Во многих отношениях – более важных отношениях – материальные воплощения Крестов куда более податливы, чем даже мое текучее бронзовое тело. Их нельзя недооценивать.

Канте снова сел. На душе опять сгустились тучи.

– Сколько времени потребуется Элигору, чтобы достичь этого?

Тихан пожал плечами, печально покачав головой.

– Не могу сказать. Но согласен с алхимиком Фреллем – нельзя ждать дольше, чем это абсолютно необходимо.

Аалийя с вызовом повернулась к нему:

– У нас есть хотя бы два месяца?

Мрачное молчание Тихана послужило достаточным ответом.

Фрелль прочистил горло.

– Неважно. Будем упорно продвигаться вперед и молиться о лучшем. Ничего другого нам все равно не остается.

Канте вздохнул и устремил взгляд на север, вглядываясь сквозь стены и расстояние в Халендию – с одним лишь основополагающим вопросом в голове.

«С чем мы столкнемся, когда окажемся там?»

Глава 32

Измученный и встревоженный, Врит остановился перед высокими дверями внутреннего святилища Ифлеленов. Когда проход опустел, он прислонился лбом к холодному черному дереву. Ему требовалось собраться с мыслями, прежде чем войти в эти священные пределы.

На протяжении долгих десятилетий это огромное помещение было его надежным убежищем. Врит частенько приходил сюда, чтобы просто помедитировать или поразмыслить над глубочайшими тайнами Вселенной. Для него это место представляло собой возможность хотя бы одним глазком заглянуть в скрытый мир тайных знаний, а также обещание приоткрыть завесу Панта ре Гаас – Забытого Века – и открыть врата во времена, уходящие за пределы человеческой истории.

Это желание по-прежнему светилось у него в глазах, подпитываемое всем тем, что он пережил.

Значительную часть своей жизни Врит был беспомощной жертвой обстоятельств, дрожащей добычей тех, кто сильней. Воспоминания о тех временах навеки запечатлелись в нем, как ни пытался он поглубже похоронить их. И все же избегнуть прошлого ему никак не удавалось – по крайней мере, полностью.

Рожденный рабом в Доминионе Гджоа, Врит изрядно поболтался по всяким королевствам и империям, пока наконец не оказался на островах Тау, где и получил образование. Его юность была отмечена жестокостью, издевательствами и унижениями. Его развращали, избивали, насиловали. Объездив бо́льшую часть Венца, он не чувствовал вассальной верности ни к какому-то королевству, ни богу – даже Владыке Дрейку.

Даже сейчас, столь многого достигнув, Врит по-прежнему мог разбудить ту старую боль. Эти воспоминания разжигали у него в груди холодный огонь честолюбия, стремление впредь никогда не оказаться ни у кого под пятой. Ради этой цели Врит искал силы, сокрытые в древних знаниях, полный решимости любой ценой достичь такого могущества, каким не обладал ни один монарх.

«Особенно один конкретный монарх…»

Врит представил себе Микейна, стоящего с поникшей головой перед своей королевой.

Эта картина показных страданий придала Вриту сил, чтобы поднять ключ и отпереть замок под символом рогатой гадюки. Толкнув тяжелую дверь плечом, он вошел во внутреннее святилище.

Опять запирая ее, Врит внутренне содрогнулся.

На протяжении всех этих лет, проведенных им здесь, великий инструмент Ифлеленов ритмично гудел и постукивал, словно некое механическое сердце их ордена, и в такт ему размеренно шипело и похрипывало внешнее кольцо кровожитниц – на протяжении вот уже многих столетий.

Только теперь это сердце умолкло и испустило дух.

Когда Врит повернулся, единственным звуком, донесшимся до него, было шарканье сандалий единственного Ифлелена, Исповедника Бкаррина. Не бурлили жидкости в прозрачных резервуарах. Над сочленениями медных трубок не