Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

собственные цели. Прогрессивные консерваторы, такие как Отто фон дер Габленц, надеялись на сближение востока и запада, социализма и капитализма, и были разочарованы, когда Аденауэр вместо этого повернулся лицом к западу59. Но это не то же самое, что “реставрация”. Прежние госслужащие были заново интегрированы в новую систему управления, но ценой их второго шанса был мир с новым демократическим строем.

Аденауэр наблюдал необычайную перемену как во внутренней, так и во внешней политике. На выборах 1957 года он привел CDU и CSU к большинству в 50,2 %. Он вел кампанию под лозунгом “Keine Experimente” – “Никаких экспериментов”. Это один из самых знаменитых слоганов в немецкой истории предвыборных кампаний. Но и один из самых обманчивых. Аденауэр проталкивал одно радикальное нововведение за другим, уводя Федеративную Республику от Mitteleuropa, и переориентировал ее на запад, сперва в 1951 году присоединившись к Франции, Бельгии, Италии, Нидерландам и Люксембургу в их объединении угля и стали, а затем в 1955-м – к НАТО. В своей внутренней политике он встраивал различные группы в новую систему общественной солидарности. В первые годы правления Аденауэр одобрил беспрецедентную программу жилищного строительства и программу поддержки инвалидов и бывших военнопленных. Расходы Федеративной Республики на социальные программы (относительно ВВП) были самыми высокими в Западной Европе. За историческим Люксембургским соглашением с Израилем и Конференцией по материальным претензиям евреев, подписанным в сентябре 1952 года, последовало принятие столь же беспрецедентного пакета компенсаций для многих жертв нацизма. Это были серьезные обязательства, к тому же принятые до того, как экономический бум поднял Германию и весь Запад на невиданные высоты процветания. И, чтобы закончить, скажем еще, что в январе 1957 года Аденауэр продавил радикальную пенсионную реформу, разом поднявшую пенсии рабочим и мелким служащим на две трети. Теперь и старшее поколение разделяло с молодыми улучшение условий жизни. Если что-то и диктовалось надеждами на “реставрацию”, то лишь семейная политика, но и там патриархальные намерения не могли остановить прогрессивных перемен.

Аденауэру одинаково не нравились и неограниченный капитализм, и социализм. Как убежденный католик, канцлер верил в то, что экономическая жизнь наряду со свободой предполагает и социальную ответственность. Экономика Западной Германии была рыночной, но с социальным уклоном, и конституция признавала связь частной собственности и долга перед обществом. Бисмарковская система социального страхования распространялась только на работающих, оставляя прочих на милость случайных пособий. С середины 1950-х социально уязвимые люди получили права на льготы – радикальная перемена, утвержденная Федеральным актом социальной безопасности (Bundessozialhilfegesetz) 1961 года. К концу аденауэровских лет Западную Германию было не узнать. Для канцлера мир в обществе и международная безопасность были сторонами одной медали. Как и Бисмарк, Аденауэр был “белым революционером”, понимавшим, что сохранение требует радикальных перемен, а не неподвижности.

В Западной Германии почти все политики отвергали коллективную вину, но поддерживали идею моральной ответственности. Это, тем не менее, не означает, что они автоматически поддерживали аденауэровское соглашение с Израилем. При решающем голосовании его партнеры по коалиции воздержались. Баварская CSU указывала, что соглашение с Израилем осложнит выплаты компенсаций индивидуальным жертвам, но прежде всего она беспокоилась, что Лига арабских государств станет бойкотировать немецкий экспорт. Либерал Делер, министр юстиции, заявил коллегам по кабинету министров, что моральные претензии – именно моральные, а не материальные60. Националистическая Deutsche Partei хотела равного международного признания несправедливостей по отношению к немецким беженцам61. В конце концов Аденауэру потребовалась помощь социал-демократов, придерживавшихся мнения, что преступления Германии были столь велики, что она должна платить за них вплоть до предела своих возможностей.

В то же время канцлер и кредиторы Германии были связаны соглашением, что довоенные долги Германии должны быть урегулированы до того, как Германия примет на себя новые обязательства перед Израилем. Степень давления американцев на Аденауэра – спорный вопрос. В трудные моменты он предупреждал своих министров, что срыв переговоров с Израилем нанесет непоправимый урон германо-американским отношениям. Но то, что Аденауэр разыгрывал со своим кабинетом козырную карту в виде американцев, не доказывает давления извне. Возможно, Соединенные Штаты беспокоились, что выплаты Израилю не оставят достаточно средств для перевооружения Германии и что счет за новые немецкие танки придет в Вашингтон. Когда в 1956 году США действительно надавили на Аденауэра, чтобы он остановил выплаты Израилю, пока тот не уйдет с Синая и из сектора Газа, он отказался это сделать62. Соглашение с Израилем послужило Realpolitik, но основывалось на нравственных принципах.

Эти принципы отсутствовали в ГДР и еще одной стране, бывшей частью гитлеровской Германии. Австрия отвергла все требования Израиля о репарациях под предлогом, что сама была жертвой нацистской “оккупации”. Если австрийцы и совершали какие-то преступления, то как частные лица или как лица, служившие Третьему рейху. Как страна Австрия ничего не была должна Израилю и еврейским жертвам. Антисемитские аргументы о наживающихся евреях всегда были наготове. Все, что Австрия выделила в 1955 году, – маленький “фонд помощи” для иностранных жертв национал-социализма, равный 550 миллионам шиллингов, что составляло едва ли 2 % от компенсационных выплат Германии. В дополнение Вена оплатила реставрацию нескольких синагог63.

Щедрость Западной Германии тоже имела свои границы. Соглашение с Израилем и Конференцией по материальным претензиям евреев было нетипичным. В целом Федеративная Республика отказывалась платить какие бы то ни было репарации странам, пострадавшим от нацистской оккупации, или компенсации их гражданам. Лондонское соглашение о внешнем долге Германии 1952 года фокусировалось на до- и послевоенных долгах (таких как план Маршалла), но не учитывало цену войны как таковой. Решение о последней откладывалось до того, как будет достигнуто “окончательное” соглашение, которое Западная Германия интерпретировала как мирный договор. Такое точное проведение различий между военной операцией и преследованием было, конечно, совершенно искусственным и отрицало реальность войны на уничтожение. Но в годы холодной войны это была исключительно влиятельная фикция, которая задавала параметры отношений Германии с ее восточноевропейскими соседями вплоть до ее объединения в 1990 году. Соглашаясь выплатить до- и послевоенные долги, Западная Германия соскочила с крючка репараций за войну как таковую.

Наряду с подходом к репарациям и компенсациям Западная Германия применяла территориальный принцип и к своим моральным обязательствам: немецкие евреи и немецкие эмигранты были жертвами, заслуживающими внимания, а евреи из Киева и подневольные рабочие из Польши – нет. Некоторые из оккупированных стран ожидаемым образом пришли в ярость. Греция, например, выдвинула претензии на сумму в 10 миллиардов долларов, но после Лондонского соглашения о внешнем долге Германии ей велели ограничиться долей по системе квот или отказаться от претензий вообще. Поскольку бюджет союзнического агентства по репарациям в Брюсселе не