Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

Замечательно, что в близости у государя с этого времени является вместо Бориса Салтыкова боярин князь Иван Борисович Черкасский, который едет от государя к его отцу «о здоровье спросити», что прежде поручалось обыкновенно Салтыкову. Эта перемена в отношениях к Салтыкову подтверждается еще и тем обстоятельством, что князь Черкасский вскоре сменяет его в исполнении одного домашнего дела, которое всегда поручалось самым близким и испытанным людям, кому вполне можно было верить. Борис Салтыков обыкновенно снимал, или, как тогда еще выражались, лечил государю волоски, т.е. попросту стриг ему волосы, большею частью перед праздниками Рождества Христова и Светлого Воскресения. Это продолжалось до 1620г.; с 1621г. этим делом занимается уже боярин князь Иван Борисович Черкасский, которого потом в 1640г. сменяет Борис Александрович Репнин[127]. В том же 1620г. на святках опять поднимается дело о заточенной невесте. 30 декабря пишут на Верхотурье к воеводам грамоту, в которой наказывают: «Пожаловали есмя, для отца нашего великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всея Русии Настасью Хлопову, велели ее с бабкою и с дядьями, с Иваном да с Олександром Желябужскими, отпустить из Сибири с Верхотурья в Нижней Новгород». Велено отпустить на подводах, корму дать по прежнему указу, что давано в Верхотурье, сметя, во сколько недель можно доехать до Нижнего; «да и пристава бы с ними для береженья послать, сына боярского доброго, чтоб проводил он их до места, а дорогою едучи, держал бы к ним береженье, а как в Нижний приедет, отдал бы их боярину воеводе… и быть им в Нижнем до государева указу… а которого числа Настасью Хлопову с бабкою и с дядьями с Верхотурья отпустят и кого пристава с ними пошлют, о том бы отписали к Москве…». Эту грамоту привез на Верхотурье 4 февраля 1621г. человек Ивана Хлопова (отца невесты) Микитка Васильев[128].

Грамота при обыкновенном своем деловом тоне указывает, однако ж, на значительную перемену домашних государевых отношений. В ней наказывается отпустить из Сибири уже не Ивана Желябужского с родными и племянницею, как в первой грамоте, а именуется непосредственно первый предмет государевой заботливости, первое лицо всей этой драмы, для которого, собственно, и терпели ссылку и опалу все остальные. И мало того, что личность невесты поставлена во главе, ей возвращено и принадлежавшее ей царское имя Настасья. Это-то имя лучше всего и свидетельствует, что государь вопреки желаниям матери не покидал мысли о браке со своею нареченною царицею.

По-видимому, смиренный и покорный сын хотя и не смел выйти из воли матери, но, поддерживаемый отцом, вел тихую, смиренную и, однако ж, настойчивую борьбу с теми подземными интригами, которые успели остудить сердце матери к его возлюбленной невесте, успели возбудить даже ненависть будущей свекрови и к невестке, и ко всему ее родству. Он тянул дело, ожидая перемены в мыслях матери. Между тем время шло и настояла даже государственная надобность в его женитьбе. Пронеслась мысль, которую приписывают государеву отцу, о женитьбе на литовской королевичне в видах государственной выгоды от этого брака, что будет прочный мир с Литвою, что возвратятся уступленные туда города и земли. Но Михаил отказался от этого брака, да, вероятно, и сам отец хорошо понимал, что тогдашние натянутые отношения к Польше не могли произвести ничего хорошего и прочного. Однако ж мысль о женитьбе на иноземной княжне или королевичне утвердилась на некоторое время в царском семействе. В 1621г. в сентябре без малого через год по освобождении Хлоповой из Сибири был послан посол в датские немцы к королю Христиану сватать его племянницу Доротею Августу – дочь Голштейн-Готторнского герцога Иоанна Адольфа[129]. Но король не принял лично послов, сказался больным, а посол не захотел пословать и объясняться с одними ближними королевскими людьми. Сватовство, таким образом, даже и не было начато. Летопись рассказывает, что король отказал будто бы по следующей причине: прежде брат мой ездил к вам в Русь, при царе Борисе, который хотел отдать за него свою дочь Ксению, и, приехав в Москву, часу не жил там, отравою уморили его; также и теперь дочь мою уморите.

Прошел еще год. В генваре 1623 г. послали к шведскому королю Густаву Адольфу сватать княжну Екатерину – сестру курфюрста бранденбургского Георга, шурина королю. Здесь сватовство окончилось такою же неудачею по той причине, что княжна не захотела креститься в православную веру, не захотела променять свою веру на сан царицы.

После этих неудачных попыток высватать царю кого-либо из иноземных княжон оставалось, сохраняя давний обычай, найти невесту из прирожденных русских, из подданных. Когда отец и мать стали говорить об этом сыну, он отказался от этого предложения; он сказал: «Сочетался я браком по закону Божию и по преданию святой апостол и святой отец; обручена мне царица; кроме ее, не хочу взять иную». Нельзя было слишком противоречить такому желанию государя, ибо это желание покрывалось законным освящением его нареченной невесты, а против святости исполненного закона трудно было стоять даже и родительской, ничем не одолимой воле. Вот почему, быть может, и отец как патриарх становится на сторону сына или, собственно, на сторону освященной уже законности его желания. Отцу объяснили, однако ж, что нареченная царица испорчена, неплодна и больна; между тем «в слуху носилось» от многих людей, что она во всем здорова и не была больна с тех пор, как выехала из дворца. Сделалось необходимым исследовать дело, раскрыть истину. 15 сентября 1623г., с лишком через 7 лет со времени царского обручения с невестой, патриарх, поговоря с сыном, решился разъяснить это дело окончательно. Позваны были в государеву комнату (кабинет) ближние бояре: князь Иван Никитич Романов, князь Иван Борисович Черкасский, Федор Иванович Шереметев. В их присутствии государь сам лично допросил дохтура Валентина Бильса, видал ли он Хлопову, сматривал ли ее болезнь, какая была болезнь, можно ль было вылечить, а только б болезнь излечилась, то от той болезни не произошло ли бы какой помешки чадородию? Затем допросил лекаря Балсыря. Они оба утвердили, что болезнь была невеликая, излечить было можно, что плоду и чадородию от того порухи не бывает. После того государь спрашивал окольничего Михаила Салтыкова, почему он тогда сказывал, что по дохтурскому осмотру болезнь в Марье была великая и долгой жизни от ней ожидать было нельзя? Салтыков не дал прямого ответа на этот вопрос,