Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

Хотмышска, куда эта святыня, вероятно, по такому же челобитью была отправлена в 1646г. с наказом: «Тот животворящий крест для освящения воды и исцеления всяких болезней и скорбей воеводам из Хотмышска отпускати в городы без задержания». По таким же причинам в 1649г. государь послал из Москвы животворящий крест с мощами в Курск, где многие люди нападными болезнями и страхованиями болезновали и помирали. Государь наказывал встретить святыню с крестным ходом, служить молебен, святить воду; «и тою святою водою город и по городу наряд (пушечный) и всякие крепости, и всяких чинов людей, и лошадей, и всякую животину кропить не по один день; и в другие украйные города отпускать на просвещение и исцеление больным с великою с подобающею честью»[120]. Мы увидим, что в царском быту животворящим крестом всегда благословлялись новобрачные, а равно и новорожденные младенцы с тою, без сомнения, верою, чтобы эта святыня служила им на исцеление и сохранение от всяких недугов.

Весьма понятно, что в настоящем случае для государевой невесты святая вода с животворящего креста была наиболее желанным врачеванием. Докторское искусство являлось здесь по местным, дворцовым обстоятельствам в самом подозрительном виде. Чтобы предохранить больную от отравы, ей давали еще камень безуй[121], который, по тогдашним понятиям, служил самым верным средством не только от всякой отравы, но и от всяких болезней. Известно, что патриарх Никон в своей ссылке жаловался, что его было отравили: «Крутицкий митрополит да чудовской архимандрит прислали дьякона Феодосия со многим чаровством меня отравить, и он было отравил, едва Господь помиловал, безуем камнем и индроговым песком отпился». Весьма вероятно также, что для охранения от возможной отравы и порчи было отпущено из аптеки в октябре 1673г. в поход в село Преображенское для царицы Наталии Кирилловны пять снарядов (приемов) «безуе с инороговою костью», которые тогда взял Федор Полуектович, дядя царицы[122].

Между тем Салтыков, оставив доктора Бильса, может быть, по той причине, что не надеялся найти в нем пособника своим замыслам, обратился к лекарю Балсырю, т. е. степенью ниже в медицинских познаниях, который ответил ему, что он «мимо дохтура лечить не умеет, тое болезнь знают дохтуры». Однако ж он осмотрел больную и свидетельствовал, что «было у ней в те поры в очах желтовато, а словет желтая болезнь, и что лечить ее можно и порухи от тое болезни чадородию не бывает, да и жолтина в очах (у ней) была невеликая. И преж того он такие болезни лечивал и пособлял». Да не того хотел кравчий Салтыков, он хотел, чтобы невеста была больна неизлечимо, чтобы она была к государской радости не прочна. Одним словом, он искал причины удалить ее из дворца со всеми родными. С этой мыслью он спросил Балсыря: «Будет ли она им государыня?» Тот отвечал – почему ему то ведать, то не его дело. Лекаря Балсыря после того, как и доктора Бильса, к больной не зывали и лекарства у них не спрашивали. Мы видели, каким лекарством пользовали больную и от каких лекарств она исцелела. Но в то время как в верхних хоромах больную исцеляли святою водою с чудотворного креста, Салтыков рассказывал государю, что «дохтуры болезни ее смотрили и говорили, что в ней болезнь великая, излечить ее не можно и живота (жизни) ей долгого не чаять; что такою болезнью была больна на Угличе женка и жила всего с год и умерла; и дохтур сказывает, что Марьи излечить нельзя».

Трудно было молодому царю узнать правду в этом деле. Трудно было не поверить двоюродным своим братьям, которые были такими близкими и преданными ему людьми. Тем еще более трудно было узнать истину, что Салтыковы успели восстановить против Хлоповых, а стало быть, и против государевой невесты, его мать – великую старицу Марфу Ивановну, на которую они действовали, вероятно, наговорами и сплетнями чрез свою мать – старицу Евникию, жившую тоже в Вознесенском монастыре. Видно, что монастырь со своими инокинями служил им самою твердою и прочною опорою в их самовластных действиях. «Враг же диавол научи некоторым сродичам, цареве матери племянником остудити цареве матери царицу, некоторым чародейством ненависть возложиша и разлучиша ю от царя и послаша в заток»[123].

Действуя и в монастыре и пред лицом государя с самою коварною скрытностью, они, без сомнения, первые же предложили решить это дело соборне, т.е. в Думе, по рассуждению всех бояр, ибо вопрос был действительно очень важен, по крайней мере лично для царя. После освящения царским именем, после крестного целованья, после всенародных молений о здравии было не совсем легко нареченную невесту-царевну сослать с Верху, т.е. из дворца. Необходимо было подумать и рассудить дело с осторожностью. Назначен был Собор, думное сиденье, на котором дядя невесты Таврило Хлопов бил челом и заявил, «чтоб еще не поспешили сводить (ее) с Верху, потому что в ней болезнь объявилась невеликая, от сладких ядей, да и та уж минуется». Но его речи были напрасны, ибо причина заключалась не в болезни, а в остудении к невесте и ее родству великой старицы Марфы. Собор решил, что невеста к государевой радости непрочна. Нареченную царевну сослали с Верху. Спустя два дня после того ее болезнь было вспомянулась, но скоро прошла, и затем она оставалась совсем здоровою, живя на подворье у своей бабки – Федоры Желябужской. Через 10 дней после ссылки с Верху ее отправили из Москвы в ссылку в Тобольск с бабкою и теткою и с двумя дядьями – все Желябужскими, так что невеста разлучена была даже со своими ближайшими родными – отцом и матерью. Отцу тогда же дано было воеводство на Вологде, где он находился до 1619г., когда ему велено было ехать в деревню[124]. Молодой государь повержен был этим событием в печаль и скорбь великую.

«Сице же учиниша благочестивому царю, нанесоша ему печаль и скорбь велик»; он же беззлобивый благодарне терпяше сия и невосхоте иные поняти, дондеже «Литовский король отпусти отца его, митрополита Филарета, на Русь».

Шесть недель, проведенные женихом в смотринах на свою обрученную невесту, в беседах с нею, вообще в близости к ней, не могли пройти бесследно для очень еще молодого и благоуветливого царя. Из многих обстоятельств этого события заметно, что государь очень полюбил свою невесту. Официальные акты, которые остаются почти единственными источниками наших сведений о деле, не должны были, конечно, раскрывать юношеских чувств государя, но они, особенно ударяя на то, что Хлопова жила в Верху немалое время, что нарекли ее царицею