Битва за Адриатику. Адмирал Сенявин против Наполеона - Владимир Виленович Шигин

головомойку! А потому смело смещайте прорусских господарей в придунайских княжествах и ставьте преданных вам, перекрывайте наглухо Босфор русским судам и гоните из Константинополя английских купцов, исчадье разврата и заразы!

Слуги внесли на подносах кофе.

– Может ли посол утверждать, что его падишах гарантирует сохранение целостности Высокой Порты? – наконец, спросил реис-эфенди Халет-паша.

– Я не знаю лучшей поруки, чем слово моего императора! – не задумываясь, отчеканил Себастиани.

– Готовы ли вы поклясться, что при удобном случае не оккупируете Истамбул? – вновь подал голос реис-эфенди, в памяти которого еще были свежи константинопольские устремления Бонапарта под Акрой.

– Если вы станете нашими союзниками, мы будем чтить ваши границы, как никто иной!

– А если не станем?

Сидящие министры как по команде подняли головы.

– Тогда, к нашему сожалению, мы снова станем врагами, и моему императору придется повторить свой поход, но уже не на Каир, а на Константинополь хотя бы для того, чтобы спасти вас от собственной гибели!

Вопреки всем и вся, Себастиани брал турок дерзкой наглостью и авторитетом побед на европейских полях. Наглость вводила в оторопь, победы пугали и внушали почтение.

– Воевать с московитами для нас дело, в общем-то, привычное! – подал глас со своего ковра предводитель низама Хаджи-Ибрагим-эфенди. – Мы опасаемся ныне другого. Флот инглизов, как и флот московитов, стоят у ворот Дарданелл и целят своими пушками в наше сердце!

Слуги бесшумно внесли на огромных блюдах миндальную пахлаву с халвой. Над сладостями кружили тучи мух. Но это никого не смущало. Министры поглощали угощения прямо с прилипшими мухами. Себастиани, сославшись на живот, отказался от угощения и старался не глядеть на массовое уничтожение насекомых.

– Мне удивительно слышать ваши слова! – сказал он, повернувшись к Хаджи-Ибрагиму. – У вас великий флот, кроме того, мы поможем вам поставить на берегу неприступные батареи. Англичане с русскими разобьют свои лбы о стены Дарданелл!

Предводитель низама удовлетворенно кивнул. Генерал развернулся к распорядителю сераля – сардазему:

– Я попросил бы вас о личной встрече с султаном!

– Просьба ваша будет немедленно передана падишаху! – смиренно ответил тот. – Однако приближается священный Рамадан, и потрясателю вселенной угодно сейчас думать, прежде всего, об очищении и молитве! Аллах велик и милостив к рабам своим!

Говоря это, сардазем косился на небольшое слуховое окно в дальнем углу. Там за окном сидел, перебирая четки и слушая происходящее, сам султан Селим.

Себастиани поклонился, министры ответили тем же. Визит был завершен. В передней комнате посла ждал секретарь Рюффен.

– Ну как? – спросил он.

– Не знаю, что они там решат, но то, что я их напугал, так это точно! – ответил Себастиани, надевая треуголку.

Выслушав более подробный рассказ своего шефа, барон удовлетворенно кивнул:

– Наше положение теперь самое благоприятное. Все идет как надо. Турки хотят дружить с нами, но все еще боятся русских с англичанами. Что поделать, когда русские их столько лет подряд лупили и в хвост, и в гриву! Но чувствую, дело пойдет!

Несколько дней спустя султан Селим Третий милостиво принял французского посла и имел с ним долгий и любезный разговор.

– Передайте вашему падишаху, что я считаю его моим младшим братом! – сказал Селим в конце аудиенции.

Сказанное означало его полное согласие с наполеоновскими планами и фактическое основание новой политической оси Париж – Константинополь. Последствия ждать себя долго не заставили.

Буквально в несколько дней султан велел отозвать господарей Молдавии и Валахии. Затем столь же энергично закрыл проход через Босфор и Дарданеллы для русских судов, имевших ранее вполне законное право на этот проход. Уверенность в действиях добавляла и грозная армия Мармона, готовая по первому приказу броситься на помощь армии турецкой.

Селим раздумывал над перспективами своих будущих действий.

– Когда твоя любимая невеста вдруг выходит замуж за твоего врага, врагами становятся оба! – заявил султан своим вельможам спустя какие-то недели после начала общения с Себастиани. – Разумеется, что такой брак плох! Однако при этом враг нашего врага отныне станет нам самым верным другом! Падишах франков уже дал пощечину московитскому царю по одной щеке, нам осталось не прозевать своей очереди и дать ему по второй!

– Воистину нет предела твоей мудрости! – бились лбами в ковры самые воинственные. – Да благословит тебя Аллах на великую победу!

– Нападать следует немедленно! Другого столь подходящего времени уже не будет! – вещал султан, глядя на ползающих у своих ног.

– Воистину нет конца твоим знаниям, о, светоч вселенной! – не менее истово бились рядом с воинствующими лбами и миролюбивые. – Конечно нападать на московитов надо, но прежде следует обо всем договориться с франками. Неужели они нам не помогут?

– Еще как поможем! – подбадривал и тех и других Себастиани. – Вы только начните.

– Для начала изгоним русских из столицы! – решил диван, уже изрядно присытившись на французских взятках. – А гнусных инглизов надобно и вовсе предать самой мучительной смерти!

– Какая же у вас самая мучительная? – поинтересовался Себастиани, воспитанный на принципах гуманного гильотинирования.

– Смазанный бараньим жиром кол! – ответили ему турки со знанием дела.

Теперь ночами по Константинополю шныряли агенты Себастиани. Они всюду расклеивали прокламации, сочиненные для такого дела самим Талейраном: «Греческий народ приобрел величайший флот кораблей и судов под предлогом купеческих, включая сюда те, которые уже давно под русским флагом, и этот флот превышает число 800 или 1000 кораблей, снабженных всеми нужными военными снарядами и многими опытными мореплавателями, которые в состоянии противостоять против смиренномудрых оттоман… Эти гнусные и отвратительные рабы имеют целые флоты…»

Кто сказал, что первым возвел самую чудовищную ложь в ранг государственной политики доктор Геббельс? У главного гитлеровского пропагандиста были великие предшественники!

Снова, как и в стародавние времена, сразу же всюду по Константинополю стали раздаваться воинственные кличи:

– Саблей Москву, саблей!

И никому не было дела, что вместо фантастической тысячи кораблей греки готовы были дать Сенявину всего лишь два десятка рыбачьих фелюг. Кость была брошена, и ее с жадностью подхватили… Напрасно пытался что-то доказать российский посол Италийский. Его уже никто не слушал. По улицам водили «очевидцев», якобы бежавших из Крыма. «Очевидцы», охраняемые янычарами, заученно вещали о невиданных зверствах русских над единоверцами татарами, о разоренных мечетях, об удавленных муллах, об обесчещенных гаремных девах. Константинополь стонал от праведного возмущения:

– У-у-у, гяур москов! У-у-у, гяур собак!

Никто уже и не вспоминал, что всего лишь восемь лет назад, когда египетские полки Бонапарта громили одну за другой армии правоверных, именно «гяур москов» протянул Константинополю руку помощи и помог одолеть страшную напасть. Теперь же, когда вчерашнему союзнику самому приходилось нелегко, Высокая Порта с радостью была готова всадить ему в спину кинжал. Большая политика не знает сострадания к слабым и не помнит вчерашнее