Смертельная миссия в Хайларе - Галина Алексеевна Беломестнова

В районе Пристани жизнь шла своей чередой, перемены были лишь в том, что охрану многих складов осуществляли вооруженные русские юноши, по-видимому, дети эмигрантов. Всю дорогу Настя про себя отмечала, что два филера, ведущие ее от самой квартиры, не особо прятались. Их поведение говорило о том, что генерал поставил наблюдение за ней, скорее всего, для порядка. Однако на встречу со связным она решила пока не ходить. Вечером за чашкой чая Настя рассказала обо всем увиденном и услышанном Азуми и попросила передать генералу, что хочет завтра рано утром сходить в храм на службу, поставить свечи за своих родных и навестить могилу отца.

Уже перед сном се й Азуми постучалась к ней.

– Вакамацу-сан разрешил посетить храм и велел вам приобрести вещи в дорогу, – склонившись в вежливом поклоне, сообщила она и протянула Насте пачку банкнот.

* * *

На следующий день Анастасия поднялась задолго до рассвета. Над городом плыл благовест, возвещая о начале службы. Она шла в Свято-Николаевский собор со стороны Вокзального проспекта, деревянный храм, словно живой, вырастал, поднимаясь к небу. На круглой соборной площади он предстал перед ней во всем своем величии, блистая в первых лучах солнца куполами. Настя прошла к паперти по обсаженной дикими яблонями аллее, раздавая мелкие монеты нищим. Руки сами взметнулись в крестном знамении, которому обучила ее бабушка, бывшая православной китаянкой. Поправив платочек, она вошла внутрь. Посетителей в притворе было мало. Только в церковной лавке за витриной стояла пожилая монахиня со спокойными, мудрыми глазами. Настя написала записку «За здравие», в которую включила себя, маму, Васеньку и Семена, потому что знала, что они все, в том числе и Семен, крещеные. В записку «За упокой» вписала бабушку и отца. Монахиня, подавая ей свечи, неожиданно сказала:

– Надо помнить, что бы с нами ни случилось, на все есть воля Господа нашего. Молитесь.

– Я не знаю таких молитв, матушка, – покраснев, произнесла Настя.

– Слова сами придут, сердце подскажет, – напутствовала ее пожилая женщина.

Слова матушки были как откровение. Они словно открыли в темной комнате окно, и свет пролился на то, что она знала всегда, но разум закрывал доступ к пониманию простых и понятных заповедей: «Верь в Господа своего, возлюби ближнего своего, не убий…» Она вошла в молельный зал. Здесь пахло, как в детстве, ладаном и расплавленным воском. Служба уже шла, на клиросе пел хор. На высоких подсвечниках горело много свечей. Люди перед ней расступились, пропуская к аналою. Перекрестившись, она зажгла и поставила свечу у икон Иисуса Христа и Пресвятой Богородицы.

Среди прихожан было много русских женщин. Они усердно молились, некоторые украдкой вытирали слезы.

– Господи, спаси и помилуй нас, грешных, – шептали они, и этот шепот сливался в тихий скорбный хор.

Матери, жены, сестры молились за своих мужчин. Они вымаливали у Господа спасения для них от вновь нагрянувшей войны.

– Господи! Прости меня, грешную. Помоги мне вынести то, что послал мне в испытание. Даруй мне силы выполнить то, что мне предназначено, – шептала Настя и низко кланялась.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас, – пели слаженные голоса хора на клиросе, и вера во всесилие Господа, о которой она вспоминала только при случае, нахлынула остро, осязаемо.

Настя отстояла всю литургию, поставила свечи за упокой отцу, мужу, бабушке с дедушкой, помолилась за них и с умиротворенным сердцем вышла из храма. Прихожанки неторопливо шли по дорожке, делясь своими горестями.

В первую очередь Анастасия решила посетить могилу отца, потом дойти до магазина, чтобы сделать покупки. Новое, его еще называли Успенское, кладбище находилось в конце Большого проспекта, на возвышенности. Оно было самым большим в городе. На его решетчатых воротах славянской вязью было написано изречение из Священного Писания: «Веруяй в Мя, аще и умрет, оживет». На подходе к кладбищу Настя купила у китайцев-торговцев букет недавно срезанных белых хризантем и пошла по широкой главной аллее, обрамленной с обеих сторон высокими тенистыми деревьями. За аркой-колокольней виднелась церковь Успения Пресвятой Богородицы. Она свернула на уходящую под прямым углом боковую аллею. Могилу отца нашла сразу. Подумала с благодарностью, что хотя они с мамой давно не могли отправить в Харбин деньги друзьям семьи, чтобы ухаживали за захоронением, но в оградке было убрано, в простой стеклянной банке стоял высохший букетик цветов. Она открыла калитку железной оградки, вошла внутрь и, коснувшись рукой нагретого на солнце надгробного камня, прошептала:

– Здравствуй, папа! Как же долго я не была у тебя! Родной мой, ты и не знаешь, что мы пережили за это время страшную войну, перенесли столько лишений и боли. – Настя горько вздохнула и присела на скамейку. – Я потеряла на этой войне мужа. Диму убили в сорок третьем. У него была бронь, но он не мог оставаться дома и ушел на фронт. Их батальон разбомбили фашисты. Папа, я пришла сказать, что уезжаю из России, насовсем. Мне так больно расставаться с мамой и Васей, даже не попрощавшись… – Настя вытерла ладошкой скатившуюся по щеке слезу и, всхлипнув, прошептала: – Если бы ты видел, как постарела мама, стала совсем седой и маленькой. Вася вырос, вытянулся, он уже выше меня ростом, мечтает строить железные дороги, как и ты, – я этого тоже никогда не увижу. – Она замолчала, стараясь задавить клокотавшие в груди рыдания, справившись со слезами, кусая губы, произнесла: – Мне всегда тебя так не хватало… я так хочу порой вернуться в детство, хочу, чтобы ты снова закружил меня на катке, хочу, как прежде, делить с тобой все свои заботы и радости. Папа, время мчится неумолимо… если мамы без меня не станет, ты скажи ей там, на небе, что я не могла ее навестить перед нашим расставанием. Пусть она меня простит за все, и ты тоже меня прости. – Склонившись к могиле Настя положила белые цветы на белый мрамор и тихо вышла, прикрыв заскрипевшую калитку, оборвав еще одну ниточку с Родиной.

* * *

За покупками она направилась в универсальный магазин Чурина, который располагался на углу Большого проспекта и Новоторговой улицы. Вокруг здания с красочно оформленными витринами сплошь стояли скамейки, на которых сидели, беседуя, харбинцы. Настя присела рядом. Здесь говорили о войне, ценах на хлеб, предстоящей премьере в общедоступном театре Данилова. Было много разговоров о сыновьях, которых с девятого августа призывали в армию. Она узнала, что юноши, проходившие ранее подготовку в японских учебных центрах, теперь заменили на некоторых улицах японские патрули. Женщины открыто возмущались, что сыновья не обязаны класть свою голову за Японию.

Полученной