Азимут между пламенем и порчей - Павел Николаевич Корнев

Аспирант не унимался и продолжал щедро напитывать проявление своего атрибута небесной силой — мне ничего не осталось кроме как принять правила игры, вот и начал втягивать в себя энергию и сразу же выталкивать её в бушевавшее вокруг меня пламя.

Гори, черти драные! Пылай!

И вместе с тем я прекрасно помнил о том, как переоценил себя и надсадился в схватке с главой дома Синей птицы, поэтому жилы в попытке подавить завладевшего инициативой аспиранта не рвал. Ушёл в глухую оборону и работал с небесной силой хоть и на пределе возможностей, но без чреватого перенапряжением надрыва, а попутно ловил равновесие и уклонялся от наиболее мощных порывов, пусть хотя бы даже и частично.

Обычное пламя непременно бы уступило штормовому натиску, обычный аколит неминуемо бы надорвался, но обычными не были ни моё пламя, ни я сам. Пурпурный пламень обжигающей ауры имел сродство с аспектом крови, затушить его водой было не так-то и просто, да и погаснув, он окончательно не пропадал, а растворялся, отравляя всё кругом порчей. Сам же я после утомительных упражнений и долгих месяцев пребывания вне Поднебесья приноровился вбирать небесную силу ничуть не медленней заурядного аспиранта и посему мог рассчитывать если и не на чистую победу, то хотя бы на боевую ничью. Только бы наши не подкачали…

Шторм налетел с новой силой, взревел и заставил покачнуться, но с места не сдвинул. Паркет набухал и покрывался мерцающей гнилью, та расползалась отростками по сторонам. Вот так, да! Здесь всё моё! Я здесь хозяин!

Но нет, конечно же — нет. Очередной штормовой натиск прорвался через завесу пурпурного огня, стеганул по лицу и качнул. Пришлось влить в защиту часть остававшейся в ядре энергии.

Гори! И не гори даже — просто отравляй!

И — продержался! Вскоре рёв урагана стал понемногу стихать, и пусть шторм так и продолжил бушевать, я уверенно противодействовал его натиску, отгораживаясь и не позволяя смять себя и переломать. Входящие меридианы начало жечь, ядро запульсировало в такт лихорадочному сердцебиению, а узлы ломило чем дальше, тем болезненней, но я не останавливался и беспрестанно вбирал, прокачивал по абрису и преломлял в свой аспект небесную силу, а после расплёскивал её облаком обжигающей ауры и марал пурпуром заполонившую помещение штормовую синь. И всё это — без рывков и без надрыва.

И лишь когда натиск враждебной стихии окончательно ослаб, я выпрямился и расправил плечи. Нельзя сказать, будто открылось второе дыхание — на деле мне было паршивей некуда, не хватало воздуха и яростно бился в голове сгусток боли, но вместе с тем я ощутил немалый душевный подъём.

Жив! Выстоял!

Тогда-то чужая воля и попыталась обуздать разлитую вокруг нас энергию, преобразовать её в нечто воистину убийственное и растереть меня в порошок.

Не тут-то было!

Я потратил прибережённый на самый крайний случай остаток небесной силы, и пусть всего так и скрутило, а от невероятного напряжения едва не разбил паралич, но совладал с сокрушительным порывом бури. Но пусть растворившаяся в штормовой стихии порча серьёзно извратила её аспект, несравненно более развитый абрис аспиранта позволял тому в прямом силовом противостоянии действовать несказанно эффективней моего, и я не стал с ним бодаться, не попытался перебороть. Вместо этого вколотил в сознание соперника мысленный образ изъеденного порчей человека — не какого-то конкретного бедолаги, а собранные в один отвратительный сгусток воспоминания о всех тех пластунах и стрельцах, кто только прошёл через мои руки.

Да! Ставку я сделал именно на отвращение и жалость. Никакой злости, никакой ненависти. Одна только неизбежность ужасного конца.

Кругом порча и порча в тебе самом!

От неё не сбежать!

Смотри!

Наверняка в иной ситуации мысленный укол не заставил бы аспирантика даже поморщиться, но сейчас он был вымотан, уязвим и напуган, а ещё я ощущал отголосок враставшей в его дух порчи, ударил через неё и — пробил барьер!

По комнате прокатилась волна магических возмущений, чужая воля ослабла и упустила контроль над штормом. Я втянул в себя воздух, выдохнул, смахнул выступившие на глазах слёзы, задышал. Натиск стихии ослаб, но в сизой пелене было ни черта не разобрать, а магические помехи полностью забивали внутреннее зрение, меня вновь начала бить нервная дрожь.

Ну где же, где же, где же этот гад?

Где он⁈

Долго ли простоял так — не скажу. Магический шторм рассеивался как-то очень уж медленно и неохотно, а потом от лестницы вдруг прокатилась волна небесно-голубого сияния, и пурпур порчи попросту выжгло, а хмурая синь пролилась на пол каплями безвредной влаги. Ветер стих, окутавшее меня пламя погасло.

— Ни на минуту тебя оставить нельзя! — объявил шагнувший в комнату отец Шалый.

Я пожал плечами.

— Пожар не устроили, и то хлеб!

— Да ещё немного и было бы проще сразу весь дом сжечь, чем эту пакость вычищать!

И, надо сказать, если священник и сгустил краски, то не слишком сильно. Пожалуй даже, и не сгустил их вовсе. Порча-то въедливей некуда, что есть — то есть…

Глава 28

16−10

Пол вздыбился, паркет не просто топорщился отдельными плашками, но пошёл буграми, а ещё местами лопнул и чернел разломами, приближаться к которым категорически не хотелось. Стёсанные штормовым натиском стеновые панели странно исказились и оплыли, обломки стульев мерцали призрачным сиянием гнилушек, а створки ведущих во внутреннее помещение дверей срослись в единое целое и друг с другом, и с наличниками косяков. От люстры не осталось и следа, из пролома в перекрытиях свешивались пучки каких-то чуть подрагивавших корней. И посреди всего этого великолепия замер выпускник школы Девяти штормов.

Укушенная моими чарами кисть аспиранта сильно распухла и чернела гнилым мясом, но поражена порчей оказалась не только рука — полоса воспалённой кожи уже выпросталась из-под воротника и удавкой охватила шею. При этом тайнознатец был жив, тихонько хрипел и пускал кровавые пузыри. Шалый подошёл и простёр над аспирантом правую руку — тело дрогнуло и взмыло в воздух.

— Ты тут анклав построить пытался, что ли? — хмуро глянул на меня священник. — Хорошо хоть твой аспект в первую очередь на работу с кровью нацелен!

Я хрипло выдохнул, совладал с головокружением и коротко бросил:

— Чёкак?

Знакомый южноморский говорок заставил Шалого хмыкнуть.

— Непонятно пока, — заявил он, направился к лестнице и позвал