Шелковый Путь - Колин Фалконер

Монах вцепился пальцами в плащ Жоссерана. Его губы кровоточили, а обожженная кожа свисала с лба тонкими, как бумага, полосками.

— Защити меня, — прохрипел Уильям, — и половина будет твоя.

И с этими словами он потерял сознание.

Уильям был слишком слаб, чтобы продолжать путь. Татары соорудили самодельное укрытие из нескольких шестов и полос брезента и уложили его там, в тени. Жоссеран капал ему в рот воду, пока тот кричал и бредил. Снова поднялся ветер, и они сгрудились вместе в защитном кольце верблюдов, снося, как могли, жалкие удары песка.

К вечеру Уильям перестал кричать на призраков своего бреда и вместо этого погрузился в глубокий сон. Жоссеран принес ему еще воды, и когда он наклонился над ним, глаза Уильяма моргнули и открылись.

— Мне снился сон, — пробормотал он. Его язык так распух, что было трудно разобрать слова. — Я заблудился.

— Это был не сон, — сказал Жоссеран.

— Не сон? Тогда… ты спас… сокровище? — Водянистая кровь сочилась из его покрытых волдырями губ.

— Какое сокровище?

— На него… мы построим церковь… в Шанду. Церковь, прекрасную… как Святой… Гроб Господень… в Иерусалиме.

— Уильям, там не было никакого сокровища.

— Рубины! Разве ты… их не нашел?

— Рубины?

— Там были… — Он поднес руку к глазам, словно все еще ожидал найти драгоценные камни в своей ладони. — Я держал их… в руке.

— Тебе это приснилось. Твой плащ был отягощен камнями. — Жоссеран поднял плащ Уильяма, показал ему прореху в ткани. Он сунул руку внутрь, выгреб горсть пыли и раскрошившегося кирпича из разрушенной башни. — Просто камни, — повторил он.

Уильям уставился на него.

— Ты… ты их украл?

— Уильям, в твоей рясе было спрятано столько камней, что я едва смог поднять тебя на своего верблюда.

Голова Уильяма откинулась на песок, и он закрыл глаза. Если бы в нем была влага, он бы заплакал. Вместо этого он скривился в агонии отчаяния, и кровь с его губ потекла ему в рот вместо слез.

***

CIII

Если горы Кайду были Крышей Мира, то Хараходжа была его темницей, великой впадиной, лежащей далеко ниже уровня моря. Оазис был всего лишь серым скоплением лачуг и пыльных полей. Каким-то образом уйгуры, жившие там, умудрялись выращивать виноградники, инжирные и персиковые сады в этой серой печи пустыни, используя ледниковую воду из кяризов.

Как и другие оазисы Такла-Макана, это была деревня пыльных узких переулков и глинобитных дворов. Но здесь многие жилища были построены под землей, как убежище от кипящего летнего зноя и непрестанных, колючих ветров. Они были покрыты деревянными шестами и соломенными циновками и были невидимы, за исключением их дымоходов, торчащих из твердого серого песка.

Виноградные лозы теперь были голыми, лишь сломанные коричневые пальцы торчали из земли, а красные глиняные дороги потрескались, как брусчатка. Одинокий осел уныло стоял под мертвым деревом, отмахиваясь хвостом от полчищ мух.

Удрученные, они направились к хану.

— Худшее место на земле, — прорычал Сартак. — Говорят, здесь можно сварить яйцо, закопав его в песок. Если убить курицу, ее даже не нужно готовить. Мясо уже белое и нежное.

Его странный, лающий смех был лишен юмора. Они пережили пустыню, но теперь были близко к пограничным землям, и Кайду со своими отступниками был где-то там, в ожидании. Сартак знал множество способов устроить засаду. Теперь ситуация обернулась против него.

Жоссеран стоял на крыше хана, вглядываясь в темноту. Он мог различить силуэт Небесных гор на фоне ночного неба. За ними, где-то, была Крыша Мира.

— Не думал найти тебя здесь, — сказал Уильям. — Я думал, ты будешь развлекаться с женами язычников. Похоже, наш татарский эскорт почти в полном составе воспользовался тем блудом, что в этих землях сходит за гостеприимство.

Жоссерану предлагали подобные утехи, но сегодня он не испытывал к ним никакого интереса. Но он не позволит Уильяму одержать даже эту маленькую победу, и поэтому сказал:

— Боюсь, остались только уродливые женщины. Сартак предложил мне воспользоваться верблюдами, если я найду ту, что не слишком противна моему глазу.

— Зная тебя, ты найдешь.

— Вижу, ты оправился от своего испытания.

— Зачем ты вернулся за мной?

— Я дал слово, что буду защищать тебя в этом путешествии.

— Многие дают слово, немногие его держат. Ты человек многих противоречий, тамплиер. Бывали времена, когда я думал, что твоя единственная цель — это мешать всем моим усилиям принести Христа в эти безбожные земли. А теперь я обязан тебе жизнью.

— На то была воля Божья, что мы тебя нашли.

— Не думай, что теперь я у тебя в долгу.

— О, я бы никогда так не подумал. Я уверен, что в ближайшие недели я много раз буду укорять себя за то, что не дал тебе умереть в пустыне.

— Возможно, тебе следовало так и сделать.

Жоссеран был поражен этим признанием. Он гадал, что его вызвало. Но Уильям не собирался говорить больше. Он отвернулся и оставил Жоссерана там, на крепостной стене, под холодным покровом бесстрастных звезд.

***

CIV

Ночь была пыткой. Блохи, москиты и мошкара с ненасытным аппетитом пировали на теле Жоссерана, и спасения не было. Наконец, измученный, он погрузился в тревожный сон, чтобы тут же быть грубо разбуженным, когда что-то упало на него с балок над головой. Он сел, сердце молотом колотилось в груди, и потянулся за свечой. Он увидел, как паук с телом размером с яйцо проворно скрылся на земляном полу. В его челюстях был таракан с красными глазами.

После этого сон был невозможен.

На рассвете его разбудили ужасные крики. Уильям! Первой его мыслью было, что монаха укусил скорпион. Жоссеран, спотыкаясь, поднялся на ноги.

Монах сидел, прижавшись спиной к стене, его глаза были широко раскрыты от ужаса. Лицо и руки его были покрыты твердыми, краснеющими буграми от укусов вшей и блох. В остальном он казался невредимым.

Над ним стоял Сартак, держа в руке факел, который он выхватил со стены. Один за другим, спотыкаясь в тенях, появлялись другие татары, тоже разбуженные его криками.

— Я слышал, как он закричал, — сказал Сартак. — Когда я подошел, у него на лице сидел гигантский таракан.

— А как ты понял? — спросил кто-то. Это был Пьяница.

Сартак и