Флетчер и мятежники - Джон Дрейк

В другом баркасе мичман Пэрри кричал во всю мочь своего мальчишеского голоса.

— Навались! Навались! Навались!

Он отбивал такт ровно, как ветеран. Баркасы неслись вперед, оставалось сто ярдов, и те, кто не греб, орали и ревели во всю глотку. Азарт момента наконец-то зажег в них огонь. Но я видел, как на борту большого фрегата мечутся и бегают фигуры. Фигуры вырастали над орудиями.

— Греби! Гребите, болваны! — крикнул я, и до цели оставалось пятьдесят ярдов.

Ей-богу, мы все-таки подойдем к ее борту. И тут…

Бум! Бум! Бум! Весь длинный борт «Калифемы» полыхнул молниями. Прямо на линии огня, вся мощь звука и света обрушилась на нас с пятидесяти ярдов, и воздух завыл и зашипел от летящего металла. Это была виноградная картечь поверх ядер, и огонь не был прицельным, ибо они просто дернули за спусковые шнуры при угрозе, но железа летело столько, что нам было не уйти.

Мой баркас содрогнулся от ударов. Бу-м-м-м-м-м! Какой-то огромный снаряд пропел в воздухе в нескольких футах от меня, и во все стороны брызнули кровь и мясо.

— Тонем! — в ужасе закричал кто-то, и нос баркаса, не сбавляя хода, ушел под воду.

— Трах-бах-хлоп! — донесся с фрегата мушкетный залп. Он не причинил вреда, но… Бум! С квартердека взревела карронада, и вода вокруг нас вскипела пеной, когда заряд картечи в контейнере просвистел у самых ушей. Вопли и стоны боли раздались со всех сторон, люди цеплялись за весла, банки, обломки — за все, что могло держаться на плаву, пока вода подступала к корме баркаса, перекатываясь через мертвых и умирающих, и холодом поднималась по моим ногам. Баркасу пришел конец. Я соскользнул за борт и стал держаться на воде.

— Пэрри! — взревел я. — Мистер Пэрри! Ко мне!

Тут какой-то барахтающийся, тонущий матрос в последнем приступе ужаса вцепился в меня с безумной силой, пытаясь вскарабкаться на меня в воде. Я ударил его под ребра и оттолкнул к качающимся обломкам баркаса. Он ухватился и выжил. Другие уходили под воду вокруг меня, крича и булькая, когда вода заливала им рты. Я спас еще одного таким же образом, но мне пришлось с ним побороться, и если когда-нибудь окажетесь в таком ужасном положении, просто плывите прочь и оставьте их в покое. Оставьте, или они и вас утащат на дно. Даже я отступил после второго, ибо на третьего у меня не хватило бы сил.

Баркас Пэрри подошел как раз перед тем, как обломки моего окончательно ушли под воду, и они вытащили пятерых, включая меня. Трое были ранены. Это означало, что двадцать человек медленно опускались на песчаное дно. Сам Пэрри бился и кричал на дне баркаса, где-то в нем сидела рана, и рядом с ним в таком же положении находились пятеро или шестеро его людей. Командование принял боцман, и те, кто остался невредим, сели на весла и изо всех сил погребли к Бостону. Рэтклифф выжил, мерзкий маленький гаденыш, когда куда лучшие люди гибли вокруг, но такова уж война.

Второй бортовой залп был еще более беспорядочным, чем первый. Вероятно, они даже не видели, во что стреляют. Они нас почти не задели, но три или четыре виноградные картечины попали в битком набитый баркас и наповал убили девятерых. Вылазка полностью провалилась.

31

«Действуя в интересах великого дела, которому мы служим, я заверил английских мятежников, что нападение на их корабль было совершено при деятельном пособничестве американских властей».

(Из письма под дипломатической печатью, датированного средой, 30 сентября 1795 года, от мистера Абрахама Буше, почетного консула Франции в Бостоне, гражданину Анри Шапель-Мари, секретарю министра иностранных дел, Париж).

*

Ранним утром в среду, 30 сентября 1795 года, бостонская гавань гудела от оживления после оглушительной канонады с мятежного британского фрегата, которая расколола предыдущую ночь на части и заставила ядра скакать по воде до самого Дорчестерского перешейка, где любопытные усердно выкапывали их из пляжного песка на память. Весь город только об этом и говорил, хотя из десятков тысяч тех, кто слышал и видел стрельбу, едва ли горстка имела хоть малейшее представление о том, в кого стреляли и почему.

Одним из тех, кто точно знал, что произошло, был мистер Абрахам Буше, который уже несколько лет ведал французскими интересами в Бостоне. Он был сыном французского учителя музыки и бостонской дамы с состоянием, путешествовавшей по Франции. По рождению он был американец, по профессии — купец, по склонностям — сторонник Франции и по искреннему убеждению — непримиримый враг британцев.

Вскоре после рассвета в среду мистер Буше нанял лодку у пристани Кларка и велел грести к «Меркюру». Его подняли на борт, и вскоре он и еще двое спустились с борта фрегата в лодку. Череда встревоженных лиц следила за лодкой, пока та шла к английскому фрегату в миле от них. Люди с «Меркюра» волновались, беспокоились, пожимали плечами и вглядывались в маленькую лодку среди десятков других, вышедших в море из любопытства и ради зрелища.

В отличие от десятков других лодок, лодке мистера Буше позволили подойти к борту британца. Всех остальных отгоняли грубыми угрозами и горстями балластных камней, которые швыряли в тех, кто подходил слишком близко.

На грязных и замусоренных шканцах состоялись переговоры между мистером Уэстли (бывшим совладельцем «Уэстли и Певенси») и мистером Буше. За спиной мистера Уэстли стояли двести пятьдесят изможденных и напуганных людей, которые к нему примкнули, а за спиной мистера Буше — капитан фрегата Барзан и розовощекий маленький мичман-ансэнь де вессо по имени Кольбер.

Последние вызывали у мятежных британских «смоляных курток» ужас и любопытство. Это были лягушатники. Это был враг во плоти. Они должны были быть чудовищами. Но не были. Вместо этого Жан-Бернар Барзан в своей грязной одежде и красном колпаке сумел сотворить с ними то же волшебство, что и со своими людьми. Он громыхал, смеялся, топал ногами и обнимал их. Они ухмылялись, смущенно переминались с ноги на ногу, отмахивались от его рук и дивились такому поведению корабельного капитана.

Барзан не знал ни слова по-английски, но теплота его натуры и прямодушная честность передавались без слов, а мальчишка в офицерском мундире, что пришел с ним, переводил как мог. Он рассказывал им о новой Франции, где никто не знает плети и все — братья. Он говорил им о свободе, которую французы завоевали для