Флетчер и мятежники - Джон Дрейк

«Смоляные куртки» сидели на полу с несчастным видом, а группа джентльменов сгрудилась у стола. Один сидел на бочке, поддерживаемый матросом. На нем был лейтенантский мундир, а одна нога представляла собой месиво из грязных, окровавленных повязок. Его звали Маунтджой, и он был тяжело болен. Запах гнили от его ноги чувствовался, едва подойдешь футов на десять.

Остальными были казначей и капеллан с «Калифемы». Оба были вооружены и явно полны решимости участвовать в вылазке. Рэтклифф представил меня, и мне показали на карте, где стоят «Калифема», «Меркюр» и «Декларейшн».

— Вам предстоит шестимильный переход до корабля, — сказал Маунтджой, задыхаясь при каждом слове. — А там чем быстрее навалитесь на этих болванов, тем лучше. Весла обмотаны тряпьем. Пистолет и три патрона на человека. Абордажные сабли свежезаточены.

Если на то пошло, Маунтджой уже сделал все, что только можно, для подготовки нападения. Мне все подали уже готовым и приправленным. Но, конечно, требовалось еще кое-что.

— Пару слов на ухо, мистер Флетчер, — сказал Маунтджой.

Рэтклифф кивнул ему и увел остальных, а я остался его поддерживать. От раны несло тошнотворной гнилью.

— Я слышал, вы на службе, — сказал он. — Но не имел удовольствия быть знакомым.

— Нет, — ответил я.

— Это все вина Гриллиса, знаете ли, — сказал он.

— Да, — сказал я.

— Он теперь не просыхает, — сказал он.

— Знаю, — сказал я.

Он вздохнул и посмотрел на «смоляные куртки».

— Поговорите с ними! — сказал он. — Зажгите этих болванов или вы погибли!

Он повторил это еще раз шесть на разные лады для пущей убедительности и помахал Рэтклиффу, чтобы тот вернулся.

— Воды… — сказал он.

Что ж, назвался груздем — полезай в кузов. Штурм тридцативосьмипушечного фрегата — не то дело, за которое берутся вполсилы. Так что я перевел дух и без обиняков изложил им правила. Я говорил им о долге, об Англии и о короле, и о справедливом возмездии, которое ждет всех, кто совершает нечестивое, гнусное, мерзкое и презренное преступление мятежа, каковое преступление есть более чем преступление, ибо оно — оскорбление Отца, Сына и Святого Духа и всех мыслимых норм христианской благопристойности.

Затем я пообещал отрезать яйца любому, кто выстрелит прежде моего приказа: угроза, которую вам, юнцы, следует всегда озвучивать, если доведется вести «смоляные куртки» в ночную атаку, потому что это одна из заветных традиций службы, люди этого ждут, а иногда даже принимают к сведению.

Закончив, я прокричал троекратное «ура» в честь короля, и люди ответили, хотя и не так дружно, как мне бы хотелось. Вид у них был угрюмый и вороватый, и я видел, что душа у них к этому не лежит. Они бы с радостью пошли на лягушатников, такая потеха им была бы по нраву. Их бы и удержать было нельзя. Но здесь предстояло драться со своими же товарищами, а это было совсем другое дело.

Зато Рэтклифф кричал «ура» от всего сердца, и капеллан с казначеем тоже, и лейтенант Маунтджой, насколько ему хватало сил.

Как только начался прилив, мы вышли на двух баркасах, по двадцать пять человек в каждом. Мистер Пэрри, мичман, хоть и был молод, имел задатки хорошего офицера, и люди его любили. Так что я дал ему один баркас, а в подмогу — боцмана. Сам я взял другой, с казначеем в качестве моего заместителя. Для казначея он был изрядным сорвиголовой, и, без сомнения, ему не терпелось вернуть все свое добро, которого его лишили. Рэтклифф держался рядом, и у меня мелькнула мысль, что он за мной присматривает.

Ночь для внезапной вылазки была неподходящая. Луна то и дело выглядывала из-за тонких, высоких облаков, и погода стояла штилевая. Любой корабль с приличным дозором заметил бы нас за сотни ярдов. Но это должно было случиться именно этой ночью, поскольку завтра контр-адмирал сэр Брайан Хау и капитан Дэниел Купер могли уже обмениваться бортовыми залпами.

По моему опыту, в жизни часто случается так, что нет лучшего выбора, чем идти на врага как бешеный бык и надеяться взять свое чистым напором. Взгляните на Легкую бригаду: большинство забывает, что они на самом деле добрались до пушек и изрубили артиллеристов в капусту. Так что я велел Пэрри идти на абордаж «Калифемы» с бакборта, а сам решил зайти со штирборта, чтобы в случае чего разделить их огонь. В остальном мы мало что могли сделать, кроме как беречь силы людей, гребя размеренно до самого момента последнего рывка.

С превосходной картой Пейджа я повел баркасы к северу от главного канала, чтобы Говернорс-Айленд прикрывал нас от «Калифемы», и мы увидели мачты трех хмурых военных кораблей, когда проходили к югу от Эппл-Айленда.

— Сушить весла! — скомандовал я и махнул баркасу Пэрри.

Я хотел убедиться, что мы идем на верный корабль. Это было не слишком сложно. «Калифема» стояла севернее всех трех и ближе всего к Дир-Айленду. Пока я ждал, я отчетливо услышал, как на «Декларейшн» пробила рында, и почти сразу же ей ответила рында «Меркюра». Похоже, время у американцев и лягушатников шло синхронно. Но не у британцев. С «Калифемы» не доносилось ни звука.

— На весла! — скомандовал я и указал на врага, ибо «Калифема» им и была.

Баркас Пэрри отошел рядом с нами и взял курс так, чтобы обогнуть «Калифему» и взять ее на абордаж с бакборта, и через пару минут мы были уже достаточно близко, чтобы разглядеть длинный корпус с его белой полосой и черной шахматкой орудийных портов. Они были открыты, орудия выкачены. Стали различимы сложные переплетения такелажа и смутные фигуры людей на топах. Дозор у них был что надо, а до них оставалось не более двух сотен ярдов. Время пришло.

— Греби! — крикнул я и яростно замахал мистеру Пэрри.

— Греби! — отчетливо донеслось в ответ, и люди налегли на весла изо всех сил, и оба баркаса рванулись вперед.

— Ура! — раздался голос с нашего баркаса. — За короля Георга и Англию! Покажем им, парни!

Это был треклятый казначей, он вскочил на ноги и размахивал в воздухе пистолетом. Бах! Выстрел эхом разнесся по гавани.

— Сядь, салага! — рявкнул я. — Сядь, или я сам