Шелковый Путь - Колин Фалконер

— Я предлагаю… испытание.

Он услышал колебание в голосе хана.

— Испытание?

— Скачки… Хутулун против… меня. Если я… выиграю, она станет моей… женой.

— И что ты тогда будешь делать? Заберешь ее с собой в варварские земли?

— Я… останусь здесь.

— Здесь? — Голос Кайду звенел от недоверия. — Зачем тебе оставаться здесь?

У Жоссерана не было на это ответа. И все же, почему нет? К чему ему было возвращаться? Найдется ли хоть одна душа, что прольет по нему слезу, если он не вернется в Акру?

— И что ты поставишь на кон? — спросил Кайду.

«Это агония от канга сводит меня с ума, — подумал Жоссеран. — Да простит меня Господь на небесах. Я промениваю все, что у меня есть, — тело и душу — на отблеск побрякушки, на шепотом данное обещание на базаре. Безумие».

— Многие юноши просили ее руки до тебя, — настаивал Кайду. — Не оборванные варвары-послы, а знатные татарские царевичи, и каждый ставил сотню коней в залог обещания взять ее в жены. Если Хутулун победит, а она, несомненно, победит, что можешь предложить ты?

— Свою… жизнь.

— Твоя жизнь и так мне принадлежит!

Крики начались снова. И долго человека варят?

— В данный момент… она еще у меня. Это все, что у меня… есть, поскольку ты еще не… решил, какова будет моя… судьба.

Кайду хмыкнул, возможно, скрепя сердце восхитившись мужеством Жоссерана.

— А если я скажу тебе, что намерен тебя отпустить? Ты все равно заключишь это пари?

Жоссеран не ответил. Как можно заключать такие сделки, когда голова и руки истерзаны кангом? Кайду кивнул одному из стражников, тот схватил край адского устройства и рывком поставил Жоссерана на ноги. Тяжесть вернулась в более сносное положение, и Жоссеран сдавленно всхлипнул от облегчения. Пока достаточно было и того, что он мог опереть канг о каркас юрты и на мгновение получить благословенную передышку от сокрушительного веса.

— Так вы отпустите меня, мой господин Кайду?

— Да.

— Тогда у меня есть чем сделать ставку. В конце концов, у меня есть жизнь, которой я могу торговать. Так мы договорились?

— Вот все, что мне от тебя нужно! — Послание Хубилая к командованию тамплиеров сунули ему под нос. Он разорвал его в клочья. — Мы не позволим узурпатору вооружиться с помощью Хулагу!

— Это ничего не меняет. Гонец и послание — одно и то же. Нельзя схватить одно, не ухватив другого. Если я вернусь в Акру, я сообщу моим господам и царевичу Хулагу обо всем, что видел и слышал. Для вас будет лучше согласиться на пари. В любом случае я останусь здесь. Отпускать меня было бы неразумно, милорд.

— Ты, конечно, знаешь, что лишь Хутулун, и только она одна, просит за твою жизнь!

Мгновение тишины, мгновение, чтобы улыбнуться. Он услышал, как произнес, словно откуда-то издалека:

— Поэтому мне и не нужна свобода. Мне нужна Хутулун.

— Ты глупец.

— Она мне тоже это говорила. Уверен, вы оба правы.

Кайду долго изучал его.

— Ты для нее диковинка, и это ее завораживает, потому что она шаманка и не похожа на других женщин. Ее тянет к вещам, которых те из нас, у кого нет дара, справедливо боятся. Но ты не для нее.

— Пусть она сама решает, — сказал Жоссеран.

Кайду на некоторое время задумался. Жоссеран слышал его дыхание, хотя и не мог поднять головы, чтобы заглянуть в глаза хану.

— Лучше бы ты умер сегодня, — сказал он наконец и покинул юрту. Снаружи доносился бой шаманских барабанов, нечеловеческие крики тех, кого варили и кто еще не был мертв.

***

CXI

Хутулун сидела на холме над лагерем, за пределами ореола ночных костров и защитного периметра кибиток. Она пришла сюда, чтобы побыть наедине с духами, под сенью Мирового Шатра, что этой ночью был подвешен к яркой точке Полярной звезды. Ее тело обдувал ледяной ветер.

Она не могла разобраться в сумятице, что царила у нее в душе. Она обхватила колени руками и прижалась лбом к кулакам. Она издала тихий вскрик, который вспугнул часового, дремавшего на своем коне где-то внизу.

Сколько она себя помнила, она ненавидела свой пол и все, что он олицетворял. В детстве она предпочитала общество братьев обществу сестер, и эта привязанность была закалена соперничеством. Она научилась превосходить их в охоте, в верховой езде, даже в борьбе. По мере взросления она делала все, чтобы завоевать расположение отца, хотя и чувствовала, что он улыбается ее братьям более благосклонно, чем ей. Наблюдая за лошадьми на пастбище, она узнала разницу между кобылой и жеребцом и поняла, что в этом и заключалась суть проблемы.

Но татарская женщина не сидит тихо и покорно, как китаянка с заплетенными волосами и лилейными ножками. Она задалась целью доказать отцу, что она выносливее, храбрее и искуснее любого в роду. Она упражнялась час за часом, день за днем, с луком и стрелами. И в последние два сезона она получила свою награду, ибо Кайду позволил ей скакать рядом с ним на охоте, даже дал ей в командование собственный минган.

Но она все еще была женщиной, и он ожидал, что она выйдет замуж и родит сыновей. И если так тому и быть, она пообещала себе, что однажды именно ее дети, а не отродье кого-либо из ее братьев, займут место ее отца как хана рода и владыки ферганских степей.

Но честолюбие ее предала слабость, о которой она и не подозревала. В союзе с этим варваром не было ровным счетом никакой выгоды, и все же она позволила себе его вообразить.

Она не могла понять, почему он испытывает к ней эту жажду. Когда он обнаружит, что она такая же кобыла, как и любая другая, он разочаруется, и тогда она станет бессильной — и как женщина, и как тот мужчина, которым она пыталась стать.

Так почему же она упорствовала в этой опасной игре?

Кайду рассказал ей о вызове, который бросил варвар. То, что он пошел на такое, сделал такую ставку ради нее, поистине ее поразило. Но она сказала отцу, что примет вызов. Он пройдет то же испытание, что и все ее женихи. Если она победит, он умрет; если победит он, она оставит седло и отдастся ему как жена мужу.

Что