Дракон из черного стекла - Джим Чайковски

Никс молилась, чтобы сон этого пустынного божества не был ничем нарушен.

Не в силах больше противостоять этому суровому зрелищу, она отвернулась, и в этот момент словно тихий шепот пролетел по рулевой рубке – как будто призраки Древних проникли на корабль, поднявшись из руин и принеся с собой холодное прикосновение могилы.

Никс поднесла руку к щеке, ощутив дуновение прохладного воздуха. Потом повернулась к источнику этого еле слышного шипения – исходило оно из концов тонких медных трубок, подсоединенных к гигантским бронзовым сферам внизу.

– Охладители… – пробормотал Грейлин, подставляя ладонь под поток студеного воздуха.

Дарант ударил кулаком по штурвалу.

– Заработали, поганцы!

Джейс бросился к ним.

– Судя по всему, Шийя была права! Они запустились сами по себе, когда воздух стал слишком горячим.

Они были не единственными, кто заметил это изменение. Приглушенные изумленные возгласы разнеслись по всему кораблю.

Все еще прижимая ладонь к щеке, Никс опять повернулась лицом к пылающей жаром пустыне. Весь прошедший год за ними упорно гнались, преследовали по пятам, торопили на каждом шагу.

«Но с этого момента уже никто не сможет нас преследовать».

И все же Никс не чувствовала особого облегчения. Она знала, что лежит впереди, помимо этой невыносимой жары и нестерпимого солнечного сияния.

Армия, возглавляемая та’вином в ранге Оси – столь же могущественным, как Шийя.

И Дракон.

Которого ни в коем случае нельзя разбудить.

Часть VI

Ядовитые языки

НЕМИДЕС. Чем истина отличается от лжи?

УЧЕНИК. Истина предполагает достоверность. А ложь – не более чем вымысел.

НЕМИДЕС. О, но разве искусный лжец не способен выдать вымысел за истину? Или превратить достоверность истины в ложь?

УЧЕНИК. Ежели так, то это признак негодяя, разве нет?

НЕМИДЕС. Или же героя. Или бойца. Или того, кто просто надеется, что ложь – это истина. Но запомни как следует: лучше не злословить о лжеце, ибо может он изрекать истину, сам того не подозревая.

– Из «Логики морали» Немидеса хи Паха

Глава 44

Верхом на жеребце, накрытом кольчужной попоной, Канте ехал по затопленным развалинам нижнего Кисалимри. За ним следовали два ряда вооруженных всадников – королевских гвардейцев. Лица их почти полностью прикрывали серебряные кольчужные вуали, над которыми виднелись лишь суровые глаза.

Кроме того, Канте сопровождала пара паладинов на закованных в броню боевых конях. Впереди отдельно от всех ехал знаменосец, высоко подняв черный флаг с изображением скрещенных золотых мечей клашанского герба.

Рядом с Канте рысил и Рами. Обычная жизнерадостность принца заметно приутихла при виде разрухи и опустошений вокруг.

– До чего же неуместное зрелище мы наверняка сейчас собой представляем, – пробормотал Канте, бросив взгляд на своего спутника.

На Рами было богатое одеяние геригуд, расшитое золотом и серебром, которое сверкало в редких лучах солнца, пробивавшихся сквозь пену высоких облаков. Канте был облачен схожим образом, только голову его вдобавок венчал серебряный обруч. Сейчас он предпочел бы, чтобы оба были закутаны в плотные плащи, находя их роскошное облачение отвратительным в этой мрачной обстановке.

– Таковы уж наши роли, – с усталым вздохом отозвался Рами. – Быть ярким обещанием в эти блеклые времена.

«Блеклые» при данных обстоятельствах было едва ли подходящим определением.

По мере продвижения кортежа копыта лошадей то и дело шлепали по глубоким лужам, оставшимся после приливной волны, обрушившейся на нижний город два дня назад. В ноздрях прочно засели запахи соли и гниющих водорослей, разбавленные зловонием мертвечины. К необычайно высоким приливам в этих краях уже начали понемногу привыкать, но эта поистине гигантская волна, вызванная мощным землетрясением, накрыла всю прибрежную часть города, круша портовые причалы и проламываясь сквозь дома и парки. Погибли сотни людей, и во много раз больше было ранено или покалечено.

Среди обломков угрюмо бродили люди, пробираясь сквозь наметенные потоками воды груды мусора. Большинство встречных были одеты в балахоны биор-га низкорожденных, скрывавшие их лица, как будто плотные вуали могли хоть немного смягчить вид разрушений. Однако попадалось и много имри с неприкрытыми лицами, страдания и скорбь которых были видны всем.

Проезжая по какому-то переулку, Канте заметил длинный ряд накрытых простынями тел, над которыми с мерцающими в полумраке зажженными свечами в руках стояли на коленях скорбящие. Он до боли стиснул челюсти от отчаяния, понимая, что все это всего лишь первый предвестник того, что ждет мир с приближением обрушения луны.

Подняв взгляд, Канте еще больше насупился при виде висящего в небе источника всех этих разрушений.

До него доносились обрывки слов на различных клашанских диалектах. Бо́льшую часть он так и не сумел разобрать, однако смысл был ясен, особенно когда эти слова сопровождались целованием больших пальцев, которые затем поднимались к небу. Пострадавшие молили богов о благословении, которое, как свято верили многие из низкорожденных, исходило от тех, кто восседал на императорских тронах.

Рами то и дело поднимал руку в ответ, но Канте так и не смог заставить себя последовать его примеру, даже когда тот бросил на него суровый взгляд.

«Будь это в моей власти, я и так даровал бы им все блага, о которых они молят».

Вместо этого Канте намеревался делать то, что было ему по силам.

Эта вылазка за пределы императорского дворца преследовала сразу несколько целей: оценить масштабы ущерба, поддержать моральный дух народа и дать понять пострадавшим, что о них не забыли. Сразу за императорским кортежем следовала вереница повозок, нагруженных всяческими припасами, едой, целебными бальзамами и алхимическими снадобьями для раненых.

Канте также надеялся, если позволит время, посетить проект Тихана на берегу залива. Отведенная под него прибрежная территория была огорожена высокой прочной стеной, надежно защищающей каналы и строения внутри.

«Если б только то же самое относилось и к остальному Кисалимри…»

И все же Канте допускал, что, может, боги и вправду благословили их в этом отношении. Потерять сейчас плоды трудов Тихана было бы смерти подобно.

С седла своего жеребца Канте заметил, что кое-где в лужах и сточных канавах до сих пор плавают сухие лепестки и увядшие бутоны, оставшиеся после празднования дня летнего солнцестояния десятью днями ранее, когда весь Вечный Город был украшен яркими букетами и увит цветочными гирляндами. По всему городу торжественно провезли гигантские статуи всех тридцати трех клашанских богов, полностью выполненные из цветов.

Теперь их лепестки служили лишь для