Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

когда играет второстепенную роль. Возможность править в аду, а не прислуживать на небесах, тем не менее, представляется привлекательной альтернативой для рационального ума в самых различных обстоятельствах.

Дьявол – это дух, который не перестает утверждать: все, что я знаю, есть все, что нужно знать; который влюбляется в свои прекрасные творения и, следовательно, не может видеть дальше них. Это желание быть правым раз и навсегда, а не постоянно признавать свою несостоятельность и невежество и, таким образом, участвовать в самом процессе творения. Это дух, который бесконечно отрицает, потому что, в конечном счете, он боязлив и слаб.

Именно отсутствие различия между существованием противника как процесса и аномалии как составного элемента опыта привело к некоторым вопиющим беззакониям христианства (и не только христианства). Дело всегда было в том, что «правильно» мыслящие люди постоянно путали существование угрозы их безопасности и нравственной целостности со злом. Они ассоциировали образ гения и незнакомца, которые предлагали нечто новое, противоположное установившейся вере, с процессом отвержения этого опыта. Такое неумение установить различия вполне понятно и оправданно. Понятно потому, что незнакомое/незнакомец/незнакомая мысль/революционный герой опрокидывает целый воз яблок и провоцирует взрыв эмоций (состояние, страстно желаемое дьяволом); оправданно потому, что ассоциация аномалии со злом позволяет «законно» избавиться от нее. Однако героическое обновление современной нравственности через поощрение соприкосновения с обременительным неизвестным создает хаос только ради установления высшего порядка. Тормозить этот процесс и «патриотично» цепляться за традицию – значит гарантировать, что эта традиция в какой-то момент стремительно рухнет (возможно, уже в недалеком будущем).

Похотливые или агрессивные помыслы (возьмем для примера то, что обычно не выставляют напоказ) не являются злом для благочестивого христианина, в отличие от отрицания того, что эти помыслы существуют (или бездумно реализуются). Фантазия сама по себе является информацией, которая неприемлема с привычной точки зрения, но может преобразоваться в нечто иное, если это допустить. Существование мусульман и мусульманского мировоззрения также не является губительным для благочестивого христианина. Зло – это самонадеянность и всеведение – уверенность в том, что человек достаточно хорошо понимает свою веру, чтобы оправдывать необходимость противодействия незнакомцу и его убеждениям; уверенность в том, что отождествления со статичной уже постигнутой христианской нравственностью достаточно, чтобы гарантировать целостность личности и последующее невежественное и ханжеское преследование иноверцев. Дьявол – это не неудобный факт, а уклонения от этого факта. Слабость, глупость, вялость и невежество, которые составляют неотъемлемые качества личности, сами по себе не являются злом. Эти «недостатки» – лишь необходимые следствия ограничений, благодаря которым мы приобретаем опыт. Зло есть препятствие духовному росту и отрицание того, что глупость существует, раз она проявила себя, потому что в этом случае ее нельзя преодолеть. Сознание собственного невежества и алчности проявляется в стыде, тревоге и боли – в облике нежеланного, страшного гостя, – следовательно, такое сознание может считаться воплощением зла. Но именно тот, кто несет дурные вести, приближает нас к свету, если позволить ему проявить себя.

Недавно вышла книга Элейн Пейджелс «Происхождение Сатаны»[470]. В ней описывается, как убеждение в том, что дьявол – это вечный враг Христа, позволило христианам преследовать тех, кто не исповедует эту религию. Аргументы преследователя примерно таковы: дьявол – это враг, еврей не христианин, еврей – это враг, еврей – это дьявол. Пейджелс выдвигает вполне обоснованную и успешную гипотезу о том, что «изобретение» Сатаны было мотивировано желанием превратить преследование других в моральную добродетель. Однако исторический путь развития образа противоборца несколько сложнее. Надличностные представления о многослойности образа дьявола не могут возникнуть вследствие сознательного побуждения, потому что их развитие требует многовековой работы разных поколений (которую нелегко «организовать»). Хотя этот образ бесконечно применяется, чтобы оправдать порабощение (поскольку все великие теории могут быть опровергнуты), он возник как следствие бесконечных талантливых попыток представить «личность» зла. Логика, которая связывает кого-то другого с дьяволом, присуща только тем, кто думает, что религия – это акт веры (набор статичных и часто необоснованных фактов), а не действие (метаподражание или воплощение творческого процесса в поведении). Существование должным образом изученной аномальной, непривычной мысли, воплощенной в чужой философии, есть призыв к религиозному действию, а не зло.

Человечество тысячи лет усердно работало, чтобы осознать природу зла – создать детальное драматическое представление о процессе намеренного причинения страданий, лежащем в основе плохой приспособляемости. Кажется преждевременным отбрасывать плоды этого труда или предполагать, что все не так, как есть на самом деле, прежде чем мы поймем реальный смысл происходящего. Осознание зла возникло сначала как ритуальное действо, затем как динамический образ, выраженный в мифе. Это представление охватывает обширную пространственно-временную территорию, исследование которой помогает получить более четкое понимание личности противоборца. Наиболее развитое архаическое олицетворение зла – вне иудеохристианской традиции – возможно, присутствует в зороастризме, который процветал в 1000–600 гг. до н. э. (и который, несомненно, обязан своим появлением гораздо более древним и менее ясным представлениям). Зороастрийцы выдвинули ряд теорий, которые позднее появились в христианстве, включая миф о Спасителе, разработку оптимистической эсхатологии, провозглашающей окончательный триумф добра и всеобщего спасения, и учение о воскресении тел…[471]

Заратустра, мифический основатель зороастризма, был последователем Ахурамазды (центрального божества этой монотеистической религии). Ахура («небо») Мазда был окружен пантеоном высокодуховных по своей природе (по крайней мере с современной точки зрения)[472] божественных сущностей, аналогичных ангелам, – Амеша Спентой. В их число входят: Аша (справедливость), Воху Мана (добрая мысль), Армаити (преданность), Хшатра (сила), Хаурватат (целостность) и Амеретат (бессмертие). Ахурамазда был также отцом братьев-близнецов Спента-Майнью (благодетельный дух) и Ангра-Майнью (разрушающий дух). Элиаде пишет:

В начале всего, как гласит знаменитая гата («Ясна» 30 авторства Заратустры), эти два духа выбрали для себя: один – добро и жизнь, другой – зло и смерть. «В начале существования» Спента-Майнью заявляет Духу-Разрушителю: «Ни наши с тобой мысли, ни учения, ни способности; ни решения наши, ни слова, ни действия; ни совести наши, ни души не находятся в согласии». Очевидно, что эти духи – праведный и порочный – таковы скорее по собственному выбору, чем по природе.

Теологию Заратустры нельзя считать дуалистической в строгом смысле этого термина, ибо Ахурамазде не противостоит никакой анти-Бог; вначале оппозиция возникает между двумя Духами. С другой стороны, по неоднократным указаниям можно понять, что Ахурамазда и Дух Святости [добрый дух] едины («Ясна» 43.3 и др.). Коротко говоря, и Добро и Зло, и святой дух, и демон разрушения исходят от Ахурамазды; но так как Ангра-Майнью по собственной воле избрал свое злодейское призвание и свой способ существования, то Премудрого Господа нельзя считать ответственным за появление Зла. С другой