Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

целый живой комплекс. Его сущность можно наиболее ясно понять, изучив образы, которые оно принимает в мифологии, литературе и фантазиях, сформировавшихся в ходе длительного исторического развития. Они состоят из метаатрибутов зла, которые сохранились, несмотря на драматические изменения особенностей человеческого бытия и нравственности.

Образ Дьявола – это форма, которую приняла сама идея зла, по крайней мере на Западе (хорошо это или плохо). Мы еще не разработали четкой модели, которая позволила бы нам забыть, превзойти или как-то иначе обойтись без этого мифологического представления. Само понятие зла архаично (предположение, поистине смехотворное в наш век неописуемых ужасов), и потому осмыслить его непросто. Мы невежественно и самодовольно высмеиваем древние предания, приравнивая их к детским выдумкам, которые лучше забыть. Это чрезвычайно высокомерная позиция. Нет никаких доказательств, что мы понимаем природу зла лучше, чем наши предки, несмотря на развитие психологии или на то, что технический прогресс сделал нас гораздо более опасными в состоянии одержимости. Наши предки, по крайней мере, постоянно изучали проблему зла. Например, принятие сурового христианского догмата первородного греха (несмотря на его пессимизм и очевидную несправедливость), во всяком случае, означало признание зла, некоторое понимание склонности к нему как неотъемлемой, наследуемой особенности человеческой природы. Если верить в первородный грех, наши действия и побуждения необходимо тщательно анализировать, даже если на первый взгляд они кажутся благими, чтобы вездесущие враждебные силы случайно не одержали верх. Догмат первородного греха заставляет каждого человека считать себя (потенциальным) источником зла и помещает вызывающий ужас мифологический подземный мир и его обитателей во внутрипсихическое пространство. Неудивительно, что эта мысль стала непопулярной, но тем не менее зло где-то существует. Трудно не замечать лицемерия в душах тех, кто хочет поместить его в другое место.

Как только я это понял, хотя бы приблизительно, древние убеждения начали сами по себе раскладываться по полочкам в моей голове. Читая Элиаде, я усвоил понятие «небесной иерархии». Монотеизм иудаизма и христианства уходит корнями в более древний политеизм. Более современное религиозное мышление превратило многочисленных богов, существовавших в архаичных представлениях, в единого Властелина в результате так называемого духовного соперничества. Эта битва идей с призывом к действию – абстрактная, образная борьба или реальное сражение – изображается в мифологии как духовная война, развернувшаяся на небесах (в том месте, где существуют надличностные представления). Божество, которое воцарилось над всеми, стало единым Богом, обладающим сложным набором качеств и окруженным множеством ангелов и неземными «отголосками» божественных сил прошлого (общих и неизменных психологических процессов, обузданных в процессе эволюции человека).

Рис. 57. Дьявол как дух, витающий в воздухе, и нечестивый разум

Христианская мифология изображает Сатану как верховного ангела Небесного Царства. Это делает более понятной его связь с разумом, который вполне можно считать наиболее развитой и ценной психологической или духовной особенностью, присущей всем людям (и, следовательно, чем-то надличностным и вечным). Рисунок 57 – это образное представление Эжена Делакруа, его иллюстрация к первой части «Фауста»[466]. Разум, высший из духов, страдает от величайшего искушения: его способность к самопознанию (и самолюбованию) предполагает бесконечную склонность к гордыне, то есть приписыванию себе всеведения. Удивительные способности разума и признание этих способностей заставляют его поверить в то, что он обладает абсолютным знанием и поэтому может заменить Бога или обойтись без него:

Коварный Враг, низринутый с высот

Гордыней собственною, вместе с войском

Восставших Ангелов, которых он

Возглавил, с чьею помощью Престол

Всевышнего хотел поколебать

И с Господом сравняться, возмутив

Небесные дружины…[467]

Именно вера разума в свое всеведение, проявляющееся если не в слове, то в действиях и образе, «бессознательно» лежит в основе тоталитаризма в его многочисленных разрушительных обличьях. Фрай отмечает:

Демоническое падение, представленное Мильтоном, включает в себя вызов и соперничество с Богом, а не простое непослушание, и поэтому демоническое общество является устойчивой и систематизированной пародией на общество божественное. Его населяют дьяволы или падшие ангелы, его силы, кажется, простираются далеко за пределы обычных человеческих возможностей. Мы читаем об ангелах, восходящих и нисходящих по лестницам Иакова и Платона, а также о демонической поддержке безбожников, которая объясняет почти сверхчеловеческое величие языческих империй, особенно перед их падением.

В Ветхом Завете есть два особенно примечательных отрывка, связанных с этой темой: обличение Вавилона в Книге пророка Исаии и Тира в Книге пророка Иезекииля. Вавилон ассоциируется с Люцифером, утренней звездой, который сказал себе: «…буду подобен Всевышнему» (Ис. 14:14); Тир отождествляется с «Херувимом осеняющим» (Из. 28:16), прекрасным созданием, живущим в Эдемском саду «доколе не нашлось [в нем] беззакония» (Из. 28:15). В Новом Завете Иисус говорит о Сатане как о «спадшем с неба» (Лк. 10:18). Отсюда традиционное отождествление с Люцифером Исайи и его превращение в легендарного великого противоборца Бога, который считался князем ангелов и первенцем Божьим, до того как был низвергнут. Сверхчеловеческая демоническая сила, стоящая за языческими царствами, в христианстве носит имя Антихриста, земного правителя, требующего божественных почестей[468].

Не так легко понять, почему предположение о всеведении истолковывается как прямо противоположное творческому исследованию (как противоборец героя). Однако «знание всего» означает – по крайней мере на практике – что неизвестного больше не существует и дальнейшее исследование стало излишним – ненужным по определению (и даже предательским). То есть абсолютное отождествление с известным неизбежно приходит на смену всякой возможности познания. Допущение возможности всеведения (основной грех рационального разума) на первый взгляд равноценно отрицанию героя – отвержению Христа, Слова Божьего, (божественного) процесса, посредника между порядком и хаосом. Высокомерие тоталитарной позиции неистребимо противостоит смирению творческого исследования. (Смирение – это постоянное признание ошибки и способности ее совершить – признание греховности и невежественности, – что позволяет распознавать неизвестное, а затем обновлять знания и менять поведение. Как это ни парадоксально, смирение – это проявление мужества, поскольку признание ошибки и способности ее совершить составляет необходимое условие для столкновения с новизной. Это делает подлинную трусость скрытой характеристикой тоталитарной самонадеянности: истинный деспот хочет, чтобы все непредсказуемое исчезло. Авторитарный человек защищается от осознания этой трусости с помощью патриотической пропаганды – зачастую в ущерб самому себе.)

В пятой книге «Потерянного рая», которую Мильтон построил на библейских и мифологических иносказаниях, Бог презрел Люцифера в пользу второго сына – Христа[469]. Этот сдвиг в господствующей иерархии небес, как мне кажется, указывает на то, что разум (признавший себя высшим ангелом и стремящийся в одиночку породить искупление) должен подчиняться действиям героя-исследователя. Он может служить жизни, только