Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

возможностей, о которых до сих пор не было известно. Это открытие новой системы осмысления (Эврика!) – немедленное осознание потенциальной полезности вещей, которые только что были исследованы (осознание их обновленного потенциала), – сопровождает положительный аспект добровольного обновления опыта. То есть когда переполненный сильнейшими эмоциями Моисей возвращается к израильтянам после встречи с Богом на горе Синай, его внешний вид становится невыносимым для соотечественников:

И пробыл там [Моисей] у Господа сорок дней и сорок ночей, хлеба не ел и воды не пил; и написал [Моисей] на скрижалях слова завета, десятословие.

Когда сходил Моисей с горы Синая, и две скрижали откровения были в руке у Моисея при сошествии его с горы, то Моисей не знал, что лице его стало сиять лучами оттого, что Бог говорил с ним.

И увидел Моисея Аарон и все сыны Израилевы, и вот, лице его сияет, и боялись подойти к нему.

И призвал их Моисей, и пришли к нему Аарон и все начальники общества, и разговаривал Моисей с ними.

После сего приблизились [к нему] все сыны Израилевы, и он заповедал им все, что говорил ему Господь на горе Синае (Исх. 34:28–32).

Сияющее лицо – мифическое (смысловое/эпизодическое) уравнение личности с энергией солнца – это символ озарения, просветления, мгновенного преображения в вечного представителя богов. Моисей превращает то, что раньше было обычаем, заложенным в поведении и представленным в мифе, в явный смысловой код. Благодаря этому мощному скачку вперед он ощущает присутствие Бога. Единственным наиболее значимым подмножеством «нового» кода становится Десятословие (десять заповедей):

Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим.

Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои.

Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно.

Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай [в них] всякие дела твои, а день седьмой – суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни [вол твой, ни осел твой, ни всякий] скот твой, ни пришлец, который в жилищах твоих; ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и все, что в них, а в день седьмой почил; посему благословил Господь день субботний и освятил его[543].

Почитай отца твоего и мать твою, [чтобы тебе было хорошо и] чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе.

Не убивай.

Не прелюбодействуй.

Не кради.

Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего.

Не желай до́ма ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, [ни поля его,] ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, [ни всякого скота его,] ничего, что у ближнего твоего (Исх. 20:3–17).

Кодификация традиции напрямую зависит от наличия исторически сложившегося адаптивного поведения и его вторичного представления. Воплощенное в такой традиции знание является следствием эволюционного давления. В первую очередь (в буквальном смысле) оно используется в процессе общения между людьми и лишь во вторую очередь, по прошествии времени, переводится вверх по иерархии сознания на уровень представления. Это означает, что переход от поведения к представлению (эпизодическому и семантическому) – от адаптивного действия и его мифического изображения (включая все истинное искусство) к абстрактному словесному знанию – происходит по крайней мере так же часто (и, как правило, на более глубоком уровне), как преобразование представления в поведение[544][545][546].

Превращение традиции в закон придает словесно-абстрактную форму тому, что прежде было в лучшем случае закодировано в образе, – нравственность культуры и человека впервые становится сознательной. Это преобразование является кульминацией многовековых абстрактных попыток приспособиться к меняющимся обстоятельствам и развития умственных способностей. Оно возникает при качественном усовершенствовании процесса познания в результате внутренней борьбы культурного героя, перекочевавшей в миф. В ходе истории революционным действиям приписывают небесное происхождение, чтобы подчеркнуть значимость (а также внутрипсихическое место и источник[547]) произошедшего события. Ницше пишет:

Великие люди, как и великие времена, суть взрывчатые вещества, в которых накоплена огромная сила; их предусловием, исторически и физиологически, всегда является то, что на них долго собиралось, накоплялось, сберегалось и сохранялось, – что долго не происходило взрыва. Если напряжение в массе становится слишком велико, то достаточно самого случайного раздражения, чтобы вызвать к жизни «гения», «деяние», великую судьбу[548].

Нравственные устои общества сначала возникают в процедурной форме, когда в результате исследовательской деятельности человека формируются новые модели поведения. Затем они упорядочиваются в иерархию (как следствие квазидарвиновской конкуренции) в соответствии с уже имеющимися ограничениями (притягательность для воображения, жизнеобеспечения и т. д.). Эпизодические системы памяти отображают процедуру и ее результат и тем самым получают сходную парадигматическую структуру – сначала образную, а затем чисто семантическую. Со временем неизвестное – природа – начинает представляться как одновременно созидательная и разрушительная Великая Мать. Известное – культура – превращается в Великого Отца: тирана и мудрого короля, защитника и деспота, приспособленного к неизвестному. Познающий – человек – становится олицетворением враждующих мифических братьев, сыновей условности, героя и антигероя, Христа и Сатаны – вечного творца и разрушителя истории и традиции. Семантическое познание, обусловленное повествованием – мостом между образом и чистой словесной абстракцией, – выводит правила поведения. Следование им изменяет окружающую среду, включая процедурные и эпизодические представления, и цикл продолжается.

Культура защищает человека от последствий его уязвимости (по крайней мере, в ее благом обличии), но ценой абсолютной безопасности являются свобода и индивидуальность, а следовательно, и творчество. Такое добровольное жертвоприношение в конечном счете лишает жизнь удовольствия и смысла – хотя тревога и боль не исчезают – и делает ее невыносимой. Человек растет под влиянием структурированного канона принципов, скрыто и явно созданных и принятых абсолютным большинством представителей его цивилизации. Благодаря этому наследию, которое на самом деле является суммой тысячелетних коллективных усилий, формируется его личность, и, следовательно, он может существовать независимо от других, но это не всегда считается полезным. Как ни прискорбно признавать, деятельность, связанная с индивидуальным героизмом, которая интуитивно вызывает интерес и приносит внутреннее удовлетворение, зачастую представляет угрозу для устоявшейся