Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

Но если было их столько, то были и они как бы не люди, а боги. Они вытерпели крест твой, они вытерпели десятки лет голодной и нагой пустыни, питаясь акридами и кореньями, – и уж, конечно, ты можешь с гордостью указать на этих детей свободы, свободной любви, свободной и великолепной жертвы их во имя твое. Но вспомни, что их было всего только несколько тысяч, да и то богов, а остальные? И чем виноваты остальные слабые люди, что не могли вытерпеть того, что могучие? Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? Да неужто же и впрямь приходил ты лишь к избранным и для избранных? Но если так, то тут тайна и нам не понять ее. А если тайна, то и мы вправе были проповедовать тайну и учить их, что не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести. Так мы и сделали. Мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки. Правы мы были, уча и делая так, скажи? Неужели мы не любили человечества, столь смиренно сознав его бессилие, с любовию облегчив его ношу и разрешив слабосильной природе его хотя бы и грех, но с нашего позволения? К чему же теперь пришел нам мешать?[550]

Старый священник объясняет, какую историческую роль сыграл институт церкви и почему, – и обосновывает необходимость повторного распятия:

Знай, что я не боюсь тебя. Знай, что и я был в пустыне, что и я питался акридами и кореньями, что и я благословлял свободу, которою ты благословил людей, и я готовился стать в число избранников твоих, в число могучих и сильных с жаждой «восполнить число». Но я очнулся и не захотел служить безумию. Я воротился и примкнул к сонму тех, которые исправили подвиг твой. Я ушел от гордых и воротился к смиренным для счастья этих смиренных. То, что я говорю тебе, сбудется, и царство наше созиждется. Повторяю тебе, завтра же ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к костру твоему, на котором сожгу тебя за то, что пришел нам мешать. Ибо если был кто всех более заслужил наш костер, то это ты. Завтра сожгу тебя. Dixi![551]

В конце история принимает неожиданный поворот, что прекрасно иллюстрирует гений Достоевского и его способность выходить за рамки идеологии и привычных представлений. Иван говорит:

…когда инквизитор умолк, то некоторое время ждет, что пленник его ему ответит. Ему тяжело его молчание. Он видел, как узник все время слушал его проникновенно и тихо, смотря ему прямо в глаза и, видимо, не желая ничего возражать. Старику хотелось бы, чтобы тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста. Вот и весь ответ. Старик вздрагивает. Что-то шевельнулось в концах губ его; он идет к двери, отворяет ее и говорит ему: «Ступай и не приходи более… не приходи вовсе… никогда, никогда!» И выпускает его на «темные стогна града». Пленник уходит[552].

Как сказал Уильям Джеймс, «без порывов личности в обществе начинается застой; порывы угасают без сочувствия общества»[553].

Мифы культуры – это ее основные повествования. Они содержат записи выдающихся преобразований наших стремлений в ходе истории и, по-видимому, являются эпизодическим/семантическим воплощением накопительного влияния событий на действия. Мифические предания хранят сведения об исторически обусловленных моделях поведения, содержат их фактическое, образное представление и способы формирования. Это цель, закодированная в эпизодической памяти, информация, полученная из прошлого опыта в процессе наблюдения за тем, как ведут себя другие, актуальная для общей мотивации и возникающих эмоций. Миф одновременно обеспечивает запись исторически важных вещей с точки зрения поведения и программирует их. Повествование дает в образе семантическое описание действия, которое можно перевести обратно в воображаемые эпизодические события, побуждающие к подражанию. Мифическое повествование содержит драматическое представление о нравственности, которое является изучением того, что должно быть. Оно уделяет внимание значимости прошлого для текущей и будущей деятельности и составляет основу для выработки поведения.

Мифическая драма демонстрирует подвиги выдающихся людей. По-видимому, она создается, чтобы объяснить общепринятую, архетипическую модель адаптации, которая помогает вырабатывать все индивидуальные шаблоны действий, зависящие от конкретной ситуации. Миф эволюционирует и предлагает декларативное описание процедурной схемы, которая может лежать в основе построения всех видов сложной, культурно обусловленной иерархии поведения. Эта схема соответствует врожденному, инстинктивному, нейропсихологически обусловленному потенциалу индивидуального творческого исследования – фактически она выстраивается в ходе исторического наблюдения за такими действиями. Раскрытие этого потенциала на протяжении веков предусматривает создание конкретных, приемлемых с точки зрения окружающей среды процедурных и эпизодических общественных ситуаций, которые способствуют развитию врожденных способностей личности, защищают от опасности, дают надежду и подавляют экзистенциальный страх.

Невидимые духи незнакомых предков окружают современного человека, защищая его от тьмы и хаоса. Когда это магическое кольцо разрывается – когда принципы, которые воплощают эти духи, становятся предметом критической оценки, претерпевают нападение других форм героизма, новых идеологий или оказываются под давлением личного опыта, – само знание теряет контекст, и известное снова превращается в неизвестное. Это не значит, что в сознании человека тихо спит Ужасная Мать, просто причины ее существования тысячи лет назад актуальны и сегодня. Речь идет не о ламарковской расовой памяти, а о том, что когда рвется защитная завеса культуры, возникают условия, провоцирующие одни и те же переживания.

История защищает человека от мощного материального и духовного натиска и ограничивает смысл для тех, кто в нем запутался. С этой точки зрения она содержит некие исконные предпосылки, на которых зиждется любая культуры и которые руководят действиями людей, восхищенных духом времени. Ее смысловой каркас по необходимости основывается на различных догматах веры и совершенно подходит под определение мифа (хотя он также и предшествует ему). Мифы высшего уровня наделяют нас способностью придавать (и находить) смысл трагедии жизни каждого человека, вечно благословляемого и проклинаемого обществом, находящегося под угрозой неизвестного и спасающегося благодаря ему. Смело жить в таких условиях и не прятаться – значит иметь возможность достичь высшей ступени сознания, установленной той или иной культурой, или даже превзойти ее. Такое мифическое существование символически представлено в образе спасителя – личности,