Дети разведенных родителей: Между травмой и надеждой - Гельмут Фигдор

руках и качает, словно младенца, а вечером сидит у ее постели, рассказывая сказки. Если этого не делать, регрессивные тенденции не находили бы разрядки, усложнялись бы, потому что «потеря предохранителей» всегда приводит к росту страхов. В случае Эльвиры, например, это страх, что ее любят не так, как младшего брата. В подобных ситуациях часто приходится наблюдать, как дети постепенно освобождаются от своих либидинозных желаний – желаний находиться на руках у матери, слушать сказку перед сном и т. п. Зато у них усиливаются агрессивные тенденции – упрямство, приступы гнева. Известно, что ребенок, который злится и кричит, может добиться от родителей больше, чем тот, который просит. Таким образом он открывает для себя – или заново открывает – применение власти как средство справиться со страхом.

Для постразводного кризиса характерно развитие нормальной (частичной) регрессии, которая дает отсрочку, позволяющую справиться с агрессивно-регрессивными стремлениями. Трагедия состоит в том, что чем больше ребенок, такой как Стефания, впадает в регресс, тем меньше шансов получить то, что так ему необходимо: убедительные доказательства того, что родители любят. Агрессивно-регрессивные усилия детей обычно не распознаются взрослыми как регресс, а следовательно, родитель не начинает вести себя заботливо и защищать. Только обратив внимание на глубинные внутренние процессы, можно было увидеть, что Стефания вернулась во времена представлений о разделенных объектах, к миру, подобному миру брошенного двухлетнего ребенка. Такой ребенок считает себя зависимым от незнакомцев («злых») и ведет себя соответственно. Со стороны трудно разглядеть отчаявшегося двухлетнего малыша в сердитой, почти шестилетней девочке. Конечно, Стефания проявляет свои физические и умственные способности, на которые регрессия не повлияла. Если двухлетний ребенок не хочет переходить улицу, он дрожит и кричит – Стефания убегает; когда двухлетний мальчик полон беспомощной ярости, он бросается на землю или бьется головой о стену – Стефания ругается на мать или бьет ее; двухлетний малыш пытается решить свои внутренние проблемы, сося палец, – Стефания все чаще мастурбирует. Мать подобное поведение пугает, и она пытается с ним бороться. Стефания же таким образом убеждается в том, что ее картина мира верна и что она окружена злыми персонажами, а добрые исчезли из жизни. Страх и растерянность девочки усиливаются[55].

Однако не только поведение объектов разрушает попытки победить страх путем регрессии. Дети используют функции своего эго, которые не подвержены регрессии, для служения регрессивным тенденциям, но некоторые зрелые части личности могут выступать против. Александру было шесть с половиной лет, и он находился в такой же глубокой регрессии, как Стефания. На его глазах объекты постоянно меняли свои свойства с «довольно хорошо» на «очень плохо». Тогда Александр начинал реветь и злиться, швырять попадавшиеся под руку вещи; его едва могли успокоить. Когда приступ кончался, у мальчика восстанавливалась ясность. Конечно, он знал, что у него одна мать, и она снова выглядела нормально – уже не было такого ужасного лица, как раньше, во время ссор. Собственные регрессивные действия и опыт теперь казались Александру странными. И не только это: он до сих пор идентифицировал себя с отцом, хотел быть большим и сильным, а мать должна была им гордиться, особенно сейчас, когда он стал единственным мужчиной в доме. Потом мальчик испытывал панику, он не знал, что он делает, и чувствовал жуткую ненависть к матери в такие моменты. Александру было стыдно, он не мог выносить сам себя. Мальчик спроецировал свое представление о себе на родителей и предположил, что отец будет презирать его, а мать разочаруется в нем. Это не давало выйти из регрессивного порочного круга. Когда мальчик, в дополнение ко всему, частично потерял контроль над своим телом и стал по ночам мочиться в постель, это уже был риск потери последнего чувства собственного достоинства. Применительно к родителям это означало потерять остатки любви[56].

На примере Магдалены и Стефана мы видели, как дети пытаются восстановить душевное равновесие после развода. Хотя методические гипотезы наших исследований не предполагают статистических выводов, на основе научносоциальных данных и моего собственного опыта я все же склонен сделать вывод, что Магдалена и Стефан относятся к меньшинству, а для большинства детей постразводный кризис – действительно критическая фаза. Вызывающие страх конфликты в отношениях матери и ребенка в данный период сверхдетерминированы, поэтому опасность перегрузки системы защиты очень высока. Гораздо выше, чем шанс, что родители помогут ребенку справиться с кризисом.

Глава 3

Посттравматическая защита

В случаях Стефании и Александра, как и многих других детей, попытка регрессии в постразводном кризисе оказалась неудачной. В попытках преодолеть кризис расставания ребенок откатывается назад к ранним стадиям развития, на поверхность выходят внутренние конфликты, которые характерны для этих стадий, страдают все части «Я». Второй регрессивный сдвиг – не защитный, а травматический – не помогает преодолеть накопившиеся страхи, а оставляет ребенка наедине с ними.

Таким образом, дети, чья жизнь похожа на жизнь Стефании и Александра, в течение долгих недель, а то и месяцев после развода находятся в отчаянном положении – таком, как у Манфреда и Катарины сразу после известия о расставании родителей.

В какой-то момент, на отрезке между срывом привычной системы защиты и полным разрушением эго посредством регрессии, начинается новый виток. Страхи, не поддающиеся контролю, заставляют детей использовать более эффективные механизмы (разумеется, все это бессознательные процессы), которые защищают их от полного разрушения, неизбежно ведущего к душевным заболеваниям. Душевное равновесие, достигнутое посредством регресса, держится на уровне, который ниже психического уровня, достигнутого до развода или травматического кризиса после него. И это имеет серьезные последствия для будущего развития.

Чем архаичнее страхи, возникающие в ходе конфликтов влечений, тем массивнее «внутренняя оборона». И чем примитивнее защитные механизмы, доступные ребенку, тем больше части «Я» страдают от симптомов, развивающихся после защиты. В конце травматического постразводного кризиса развивается инфантильный невроз – такова цена восстановленного баланса. Симптомы крайне неспецифичны, большей частью связаны с типом инстинктивных конфликтов и реакциями окружающих, особенно матери.

У Стефании невроз в истерической форме: она вытеснила свои разрушительные и сексуальные побуждения, заменив их недетской материнской предусмотрительностью, опекой над матерью, а также другими взрослыми и детьми. Стефания заботится обо всем, помогает, где нужно, и использует любую возможность понравиться каждому. Мать девочки была счастлива и считала, что та преодолела переживания развода; ей и в голову не приходило рассматривать «хороший характер» дочери как невротический симптом. Хотя даже неспециалисту был виден невротический характер «приятного» поведения Стефании. Она так старалась всем понравиться и завоевать признание, что даже дружелюбным детям казалась навязчивой. С другой стороны, ее было не в