Дети разведенных родителей: Между травмой и надеждой - Гельмут Фигдор

что любимый папа нашел себе подругу. «Ты вечно ругалась», – упрекнула ее Стефания. «Хотя я только защищалась от невыносимого давления мужа, – рассказывает сама мать. – Он вел себя так же нетерпимо и отвратительно по отношению к Стефании, но, кажется, она забыла об этом!» Мать была глубоко обижена на дочь за упреки и отсутствие солидарности, не могла справиться с агрессией ребенка и собственной злостью, и все это вызывало разочарование.

После развода многие дети направляют свою агрессию на оставшихся доступными родителей, с которыми можно конфликтовать, а значит, и рационализировать в этих конфликтах свое поведение[54]. Развод пришелся на зенит эдиповой влюбленности Стефании, и она обвинила мать в том, что отец оставил ее. Отношения между дочерью и матерью обострились, что характерно для постразводной фазы. Разочарование и злость не давали осознать зависимость ребенка, его потребность контролировать мать (связанную со страхом потери). Она встречала девочку примерно такими словами: «А, теперь ты пришла… Но сейчас я не хочу!», или: «Сейчас ты хочешь, чтобы я была добра к тебе, но тебе не мешало бы раньше об этом подумать!» Ко всему прочему Стефания проводила в детском саду целый день, а не три часа, как раньше, поскольку теперь мать работала.

Психическое состояние Стефании после развода заметно ухудшалось. Опасение, что она рискует совсем потерять отца, подтверждалось: он не появлялся, и девочка сделала вывод, что в его уходе виновата мама. В воображении Стефании мама могла такое сделать, потому что больше не любила ее. Наверное, потому, что папа любил Стефанию больше, чем маму. Предположение, что мать больше не будет любить ее, как раньше, подтверждалось ежедневными ссорами, появился страх навсегда остаться со «злой матерью». Чувство вины росло, Стефания боялась собственного гнева и любви к отцу. Опасение, что мама однажды сделает выводы и отомстит – оставит ее одну, делало девочку все более «прилипчивой» и нетерпимой. Рыдания и крики раздавались каждое утро, когда мать уходила или оставляла дочь в детском саду. Стефания не верила, что мама вернется.

Страхи, вызванные разводом, скопились и превратились в обстоятельство, угрожающее жизни. Казалось, мир перевернулся – не непосредственно в момент развода, а из-за изменившихся отношений с матерью. И как у Манфреда и Катарины, система защиты Стефании стала постепенно давать сбои. Во время развода Стефания производила впечатление нормального ребенка, развитого по возрасту, более того, в ней отмечали то, что в психоанализе называется психическим структурированием: за первые три года жизни девочка научилась различать хорошие и плохие стороны, двойственные реализации объекта, то есть понимала, что ее родители имеют разные черты, и тем не менее была уверена в их любви и защите. Проектирование, рисование и игра давали ей возможность справиться с конфликтами влечений. Сами эти конфликты не были слишком угрожающими, к тому же смягчались способностью Стефании переходить от матери к отцу в рамках семейной триады. Таким образом, почвы для больших страхов не было. Но такое состояние внутреннего баланса у маленьких детей в значительной степени зависит от постоянства и устойчивости внешних обстоятельств жизни. Долгие разлуки, которые разрушают надежду на новые встречи, отсутствие любви и заботы могут поколебать постоянство объекта. Репрезентация матери становится все более «плохой», третьего в отношениях нет, все это ведет к усилению внутренних конфликтов. Стандартная защитная стратегия Стефании не помогала справиться с растущим страхом.

Описанная выше зависимость ребенка, его потребность контролировать, куда мать уходит, – лишь одна из сторон усиливающейся регрессии. Сбой в системе защиты активировал такие примитивные механизмы, как реализация и разделение. Стефания направляла свою (по собственным опасениям – разрушительную) ярость на мать, которая в результате становилась еще «опаснее» и «злее». В результате материнская фигура разделилась на «очень хорошую» и «очень плохую» мать, и хорошая все сильнее отдалялась, а плохая оставалась. Стефания начала вести себя по отношению к этому объекту так, как обычно себя ведут с врагом: она начала кричать на мать, ругать ее, бить, убегать и запираться. Кризис после развода изменил психическую организацию девочки, она за несколько месяцев стала совсем другой.

То, что случилось с Манфредом, Катариной и Стефанией, можно охарактеризовать как срыв защитной системы, причем у Стефании это не был внезапный острый срыв, это было скорее постепенное опустошение, в результате ребенок начал использовать механизмы преодоления конфликтов, которые характерны для более ранних этапов развития. Пятилетняя девочка начала преодолевать свои тревоги и напряженность психологическими средствами, характерными для двухлетнего малыша («возраст упрямства»).

2.6. Неудавшаяся регрессия

Частичные регрессии встречаются в поведении каждого человека, попавшего в трудную ситуацию. Их повседневные проявления – усталость, боль или болезнь. Когда в теле происходит разлад, взрослый мир, полный планов, дел и ответственности, отступает. Активизируется детское желание получить внимание и одобрение – потребность в добром слове, свежей постели, нежном жесте, чувстве безопасности. На людей, которые причиняют нам боль, мы тоже можем реагировать «по-детски» – мстим, интригуем или взрываемся, хотя очевидно, что это не работает. И мы надеемся, что все снова будет хорошо, когда напряженность исчезнет, а желания сбудутся. Мы празднуем Рождество, дни рождения и успехи, потому что праздники и поощрения дают нам чувство любви и подтверждение, что мы не забыты, – две вещи, которые, очевидно, нужны нам, чтобы соответствовать требованиям (взрослого) мира. Такие частичные регрессии у современных детей встречаются часто, бывают сильно выражены. Психологический возраст ребенок может менять по нескольку раз в день. Семилетняя Эльвира не желает чистить зубы, сопротивляется и ведет себя как двухлетняя. А через мгновение она уже помогает матери ухаживать за маленьким братом как большая девочка. Минимум раз в день она требует от матери, чтобы та взяла ее на руки и покачала, словно младенца, а потом строгим голосом делает замечания родителям за то, что те выбрасывают банку из-под огурцов в мусор, а не в контейнер для стекла. И, конечно, вечером мама или папа должны сидеть у ее кроватки и рассказывать сказку, пока она не заснет, прижав к груди игрушечного мишку, которому хранит верность с первого дня своего рождения. Это похоже на остановки на трудном пути – балансируя на грани социальной адаптации и становясь независимой, девочка хочет убедиться в присутствии надежного взрослого рядом, который готов прийти на помощь, когда это нужно.

Если нагрузки увеличиваются, «шаг назад» ради безопасности ребенок делает чаще, а движение вперед замедляется. Баланс возможен, только если объекты, на которые направлены регрессивные желания, чувства и ожидания, участвуют в процессе, готовы подыграть. То есть, если упрямство Эльвиры усиливает привязанность к ней матери и если та держит ее на