Хватит выгорать. Как миллениалы стали самым уставшим поколением - Энн Хелен Петерсон

Прежде всего, представители прекариата очень устают и, независимо от специфики работы, выгорают. «В жизни прекариатов преобладают неуверенность, неопределенность, долги и унижения», – пишет Стэндинг. «Они скорее обитатели, чем граждане, они теряют культурные, гражданские, социальные, политические и экономические права, накопленные поколениями. Но самое главное, прекариат – это первый в истории класс, которому прочат, что для его труда и работы не обязательно образование. В обществе, которое становится все более неравным, относительные лишения ощущаются тяжелее»[68]. Они возмущены и обеспокоены нарушенными обещаниями американской мечты, но продолжают продираться к ней.

Неважно, прекариат вы или нет, картина плачевная. И это правда так, но главная бессердечность американской классовой системы в том, что никто, даже те, кто стал прекариатом, не хочет признавать этого. Им «говорят, что они должны быть благодарны и счастливы за возможность работать и должны быть “позитивными”», – объясняет Стэндинг[69]. Экономика же процветает! Безработица низкая! Только все больше американцев этому возразят.

Если вы думаете, что вы защищены от прекариата своей работой, образованием или положением ваших родителей, вы ошибаетесь. Возможно, сейчас вы принадлежите к «салариату»[70] – так Стэндинг называет класс работников, получающих зарплату, обладающих свободой действий на работе и ощущающих значимость своего мнения в компании. Но ежедневно салариат медленно «прибивает», по словам Стэндинга, к прекариату: работников с полной занятостью увольняют и заменяют независимыми подрядчиками; новые «инновационные» технологические компании отказываются даже классифицировать основную часть своих сотрудников как работников.

Работники все также любят трудиться или хорошо справляются с многозадачностью. Нам не занимать смелости или амбиций. Напротив, работа – дрянь и становится все хуже, она нестабильна, и это только ухудшается. Но чтобы понять, как работа стала такой хреновой для стольких людей, необходимо совершить значительный экскурс в прошлое: в историю временной работы, переплетенную с ней историю консалтинга, частного капитала и инвестиционного банкинга. Мы должны понять, как производства «раскололись» – распались в самой своей основе – и как возникшая нестабильность повлияла на всех нас.

* * *

Я уже про это писала, но давайте повторю: в 1950-х и 60-х годах большие профсоюзы, корпорации и сильное государственное регулирование способствовали эпохе беспрецедентного роста и экономической стабильности. Из-за стагфляции 1970-х годов и незначительных кризисов 1980-х, вызванных и усугубленных глобальными рынками и конкуренцией, людей отчаянно желали перемен, любых, лишь бы вернуть компании к послевоенному процветанию, «Великому сжатию», расширению среднего класса. По всей стране люди поверили в логику «свободного рынка»: идею о том, что экономика, свободная от вмешательства государства, будет естественным образом саморегулироваться, и, отрегулированная, будет сильнее, чем когда-либо.

Привлекательность очевидна: послевоенный период укрепил веру в то, что тяжелый труд всегда будет вознагражден, не беря во внимание то, что именно осознанное, иногда «хирургическое» вмешательство государства в экономику в сочетании с широкомасштабной защитой профсоюзов обеспечило ей процветание. В этом и суть американского государственного вмешательства: его эффективность окутывают рассказы об «американских изобретательности и трудолюбии»; неэффективность же доказывает совершенно аморальную природу государственной помощи.

Нас убедили, что свободный рынок все исправит, и в течение 80-х и 90-х годов политики на всех уровнях начали сворачивать профсоюзную защиту и резко сокращать государственное регулирование, особенно в отношении финансовых рынков. Руководители государственных корпораций, отчаянно нуждаясь в повышении стоимости акций на все более нестабильном рынке (при этом обязанные инвесторам, которые потенциально могли сместить их в любой момент), начали избавляться от всех несущественных компонентов своего бизнеса, от уборщиков до целых подразделений, чтобы сделать компанию как можно более бережливой и «гибкой». Возможно, вам знакома эта стратегия под более распространенным, но расплывчатым названием «оптимизация».

Риторика оптимизации предполагает, что сокращаемое всегда было излишеством: вы оптимизируетесь из раскинувшегося пригородного особнячка в средненький дом; перестаете жадничать, богатеть и расточительствовать. Эта логика пришла и на работу. Конечно, во время Великого сжатия больше американцев наслаждались экономическим процветанием и стабильностью. Но компании «распухают», по крайней мере с точки зрения одержимости рентабельностью на Уолл-стрит. Однако это «распухание» часто было связано с условиями оплаты труда и структурами, которые улучшали работу людей. С ними жизнь была лучше, но их по-прежнему считали расходным материалом.

Но зачем компаниям быть такими «бережливыми»? Потому что тогда бы выросла стоимость их акций. А кто сажал их на голодную диету? Консультанты. Наемные убийцы, приглашенные для холодной оценки компаний после периода наблюдения. В книге «Временные: почему американская работа, бизнес и американская мечта стали непостоянными» (Temp: How American Work, American Business, and the American Dream Became Temporary) Луис Хайман прослеживает развитие консалтинга и бухгалтерского учета как средств наведения порядка в разросшихся корпорациях, которые развивались в течение послевоенного бума. И если основной задачей бухгалтеров было ведение бухгалтерского учета, то задача консультантов была скорее теоретической: проанализировать, как работает компания, а затем объяснить ей, как работать лучше.

Однако «лучше» – это субъективное понятие. Работает ли компания лучше, когда ее сотрудники счастливы и могут обеспечить свои семьи? Когда рентабельность выше? Поскольку консультанты не вкладывались в сами компании, их советы соответствовали целям неограниченного капитализма: как компаниям в короткие сроки заработать больше всего денег с наибольшей рентабельностью? «Корпорации под руководством консультантов стали недолговечным предприятием, – пишет Хайман. – Они превратились в кратковременные сборища, для которых текущий курс акций стал важнее грядущего развития»[71].

Чтобы понять, как консультанты влияют на компании, которые их нанимают, нужно понять, как они работают. Подавляющее большинство устраивается на работу после окончания колледжа, затем им поручают «проекты», то есть компании, нуждающиеся в консультациях. В наши дни консультанты живут в центре города или неподалеку, но в понедельник утром на рассвете отправляются к месту расположения компании, которую они оценивают, куда-нибудь в Гранд-Рапидс, Мичиган или Майами. Неделю они живут в гостинице, едят доставку или заказывают обслуживание в номер, и, конечно, работают: опрашивают каждого причастного сотрудника о неэффективности и избытках. Вечером в четверг они возвращаются домой, пятницу обычно проводят в офисе, а после определенного периода изучения компании, будь то месяц или два года, выносят рекомендации: вот где и как срезать жир. Джордж Клуни в фильме «Мне бы в небо» как раз консультант. Как и солидный процент людей, сидящих в первом классе на том рейсе.

Удаленность консультантов от компаний, которые они консультируют, – как в прямом, так и в переносном смысле – огромная часть их полезности. Они ни с кем не знакомы и не привязаны ни к кому из работников, что позволяет им беспристрастно