Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

человечество сделало еще один шаг вперед: мы можем подражать не только конкретному поведению, чтобы приспособиться к ситуации, но и самому процессу, посредством которого возникло такое поведение. Мы можем освоить не только навык, но и метанавык (научиться имитировать модель поведения, порождающего новые навыки). Таким образом метанавык закладывается в историю и делает эту историю великой.

У склонности людей к подражанию, выражающейся в поведении, есть более отвлеченный аналог – способность восхищаться, которая является постоянным, врожденным или легко приобретаемым элементом нашего внутреннего состояния. Благоговение и желание копировать идеал зачастую служит стимулом для дальнейшего психологического развития и познания. Например, почтительное отношение маленьких мальчиков к своим кумирам представляет собой внешнее выражение той силы, которая толкает их к воплощению, олицетворению (или даже изобретению) часто неправильно определенных героических качеств. Умение подражать проявляется в более абстрактной форме в склонности человека действовать «как будто бы»[175] – мысленно становиться другим, то есть ритуально отождествляться с другим, бессознательно перенимать его историю или принимать чужую цель за свою[176]. Способность действовать «как будто бы» выражается в восхищении – от простого уважения до рабского поклонения – или, еще более абстрактно, в идеологическом праве владения. Умение подражать не объясняется неким инстинктом, хотя он вполне может существовать. Человек просто склонен наблюдать за тем, что другой достиг цели, которая ценится им самим (это обеспечивает необходимую мотивацию), и умеет копировать увиденное, чтобы добиться того же результата.

Склонность к подражанию, выраженная в копирующих действиях, значительно расширяет поведенческие умения[177] и позволяет способности каждого стать возможностью всех. Однако точный дублирующий механизм по-прежнему имеет ярко выраженные ограничения. То или иное поведение помогает приспособиться к ситуации только в определенных, ограниченных средах (только в узких системах взглядов). Непредвиденные изменения окружающей среды, произошедшие по какой-либо причине, могут резко ограничить или свести на нет полезность стратегий, разработанных в исходных обстоятельствах и передаваемых через подражание. Люди склонны к отвлеченному подражанию. На начальных этапах оно проявляется в способности к театральной игре. Благодаря этому умению мы преодолеваем ограничения, присущие точному подражанию, совершенствуем воспроизведение конкретных действий, изымаем поведение, которое следует скопировать, из исходной ситуации, в которой оно проявилось, создаем его словесный образ и первично обобщаем. Игра позволяет постоянно совершенствовать способности и повышать уверенность через умение притворяться, то есть через метафорическое и символическое действие (которое является семантическим использованием событийного представления) и естественное расширение поведенческого диапазона от безопасных, предсказуемых, самоопределяющихся ситуаций к неизвестному миру опыта. Игра создает особый мир в управляемой правилами фантазии (в событийном или образном представлении). В нем можно отрепетировать и освоить поведение до того, как воплотить его в реальной жизни, с реальными последствиями. Игра – это еще одна форма поведения «как будто бы», позволяющая экспериментировать с вымышленными повествованиями: придумывать описания настоящего и желанного будущего и тут же составлять планы действий, чтобы превратить первое во второе. Играть – значит ставить или преобразовывать в воображении вымышленные цели, придающие значимость явлениям, которые в других ситуациях оставались бы бессмысленными, – значимость поучительную, но не реальную. Игра позволяет экспериментировать со средствами и целями, не подвергая себя последствиям настоящего поведения, и получать в процессе эмоциональную выгоду. Цели игры вымышлены, однако стимулирующие вознаграждения (а также тревоги), которые сопровождают движение к вымышленной цели, вполне реальны, хотя и ограниченны. Ограниченная реальность таких эмоций объясняет, по крайней мере частично, внутренний интерес, который сопровождает игру или погружение в любую драматическую деятельность.

Игра превосходит подражание: она менее связана с контекстом и позволяет отделить общие принципы от конкретных (достойных восхищения) примеров, то есть изначально создать более отвлеченную модель того, что составляет допустимое или идеальное поведение. Если драматическая игра становится истинным драматическим действием, она превращается в обряд. Мы еще больше обобщаем ее ключевые элементы и далее выделяем особенно важные черты, присущие (не случайно) той активной героической/социальной (исследовательской и коммуникативной) модели поведения, на которой однозначно основывается всякое приспособление. Театральное действо отлично представляет индивидуальные и социальные последствия условно изображенных и переработанных образцов поведения, основанных на различных предположениях о ценности и ожиданиях результата. Драматическое действие наделяет личность высокими мыслями, исследует различные пути направленного или мотивированного поведения, разыгрывает противостояние, предлагает ритуальные образцы для подражания или отвержения. Участники драматического действия воплощают поведенческую мудрость истории. Аналогичным образом – в менее отвлеченном и возвышенном смысле – характерное поведение родителей является для детей чем-то вроде представления совокупной истории подражания.

Появление повествования, которое, как ни парадоксально, содержит гораздо больше информации, чем кажется на первый взгляд, еще больше высвобождает знание, скрытое в модели поведения. Повествование – это словесное выражение игры или драматического действия (то есть отвлеченных событийных представлений общественного взаимодействия и личных амбиций). Оно помогает разыгрывать модели поведения, которые существуют только в языковой форме, на частной сцене индивидуального воображения. Бо́льшая часть информации, полученной из истории, на самом деле уже содержится в событийной памяти. В каком-то смысле можно сказать, что слова рассказа просто служат сигналом для извлечения информации, уже находящейся в голове читателя. Хотя, возможно, она еще не преобразована в форму, подходящую для явно выраженного (словесного) общения или изменения порядка действия[178][179]. Именно по этой причине Шекспира можно рассматривать как предтечу Фрейда (вспомним хотя бы «Гамлета»). Шекспир знал то, что Фрейд позднее открыл, но он знал это более неявно, более образно, более формально. Это не значит, что Шекспир был не так умен, как Фрейд, просто его уровень абстрактного представления был несколько другим. Мысли, в конце концов, откуда-то приходят – они не возникают спонтанно, из пустоты. За любой сложной психологической теорией стоит длительный период исторического развития, которое невозможно напрямую связать с окончательным формированием этой теории.

Толкование причин драматических последствий, изображенных в повествовании, обычно оставленное на усмотрение читателя, представляет собой анализ морали рассказанной истории. Передача этой морали – этого правила поведения или образца представления – является целью повествования, так же как восхищение и невольный захват внимания являются его (биологически предопределенными) средствами. С развитием истории простое описание особенно важных (и, следовательно, убедительных) моделей поведения/представления начинает побуждать к активному подражанию. На этом этапе семантическая система, активизируя образы в событийной памяти, подготавливает почву для изменения самого порядка действия. Это означает создание «петли обратной связи», в которой информация может перемещаться вверх и вниз по «уровням сознания», преобразовываясь и расширяясь по мере движения (необходимым посредником здесь выступает социальная среда). Развитие повествования означает словесное обобщение знаний, абстрактно существующих в эпизодической памяти и воплощенных в поведении. С его помощью можно широко и быстро распространять такие знания