Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

модели адаптивного поведения – имитируются и представляются более отвлеченно. Игра позволяет обобщать скопированное знание и информацию о поведении, полученную из разных источников (одно хорошее дело может в определенной ситуации противоречить другому, поэтому хорошие дела следует расположить в порядке из контекстно-обусловленной ценности, важности или доминирования). Каждая последующая стадия обобщения изменяет остальные. Так, например, способность говорить расширяет способность играть. По мере того как продолжается процесс обобщения и необходимая для выживания информация становится все более точной и простой для понимания, представления превращаются из сведений о конкретных обстоятельствах приспособления в наиболее общую и широкую модель адаптации – модель творческого исследования. Это означает, что отдельные проявления героизма (добровольной и успешной встречи с неизвестным) могут повсеместно копироваться, то есть вызвать спонтанное подражание. Но все проявления героизма характеризуют некоторые более существенные («прототипические»[185]) черты. Чем более абстрактно мыслят люди и чем шире их представления, тем вернее общие черты начинают доминировать над частными. Как указывает Элиаде[186], традиционные (то есть не имеющие письменности) культуры обладают исторической памятью, которая может передаваться лишь на протяжении трех поколений – до тех пор, пока живы самые древние старики. События, произошедшие раньше, складываются в нечто похожее на «время сновидений» австралийских аборигенов – некий межвековой период, когда герои предков ходили по земле и устанавливали модели поведения, применяемые в современной жизни. Такое временно́е сжатие является мифологизацией истории, очень полезной с точки зрения эффективного хранения информации. Мы учимся помнить и подражать не отдельным героям, не конкретным историческим фигурам прошлого, а тому, что эти герои собой представляли: образу действия, который сделал их героями. Эта модель поведения – еще раз повторюсь – есть акт добровольной и успешной встречи с неизвестным: накопление мудрости через исследование. (Я также не имею в виду, что словесные или событийные системы памяти могут напрямую влиять на алгоритм действий; более того, операции словесных/событийных систем изменяют мир, а изменения мира меняют алгоритм действий. Влияние языка и образа на поведение, как правило, вторично – опосредовано окружающей средой, – но от этого не менее глубоко).

Рис. 13. Абстракция мудрости и отношение такой абстракции к памяти

Многие истории, которыми мы живем, могут шифроваться и передаваться на разных уровнях обобщения, начиная от чисто двигательного или действенного (передаваться через подражание) до чисто словесного (описываться в трудах по этической философии, например). Теоретически это сильно затрудняет понимание их структуры и взаимосвязей. Сложность осмысления усугубляется тем, что разные истории имеют разные пространственно-временные особенности: когда-то нами управляют краткосрочные и простые соображения, когда-то – долгосрочные и более сложные. К примеру, женатый человек может подумать: «У моего друга очень привлекательная супруга, я бы хотел заняться с ней любовью» (то есть дать положительную оценку). Но он тут же осекается: «Супруга моего друга слишком любит пофлиртовать. От нее, наверное, одни неприятности!» Возможно, обе эти точки зрения справедливы. Нередко один и тот же стимул обладает противоречивой значимостью. Иначе, как я уже говорил, нам никогда не пришлось бы думать.

Все воспринимаемые явления имеют множество потенциальных применений и значений. Именно поэтому каждый из нас может буквально утонуть в возможности. Даже обычный лист бумаги вовсе не прост, если особые обстоятельства не заставляют его казаться таковым. Витгенштейн поднимает интересный вопрос:

Укажите на листок бумаги. А теперь укажите на его форму, цвет, количество (это звучит странно). Как вы это сделали? Вы скажете, что каждый раз, когда вы указывали все это, вы «имели в виду» что-то другое. И если я спрошу, как это делается, вы скажете, что сосредоточили свое внимание на цвете, форме и т. д. Но я снова спрашиваю: как это делается?[187]

Кухонный нож, например: действительно ли это предмет, которым режут овощи на обед? Или это объект, который можно нарисовать, задумав натюрморт? Или инструмент для игры в ножички? Это отвертка, с помощью которой можно привинтить полку? Или, может быть, это орудие убийства? В первых четырех случаях нож обладает положительной значимостью. В последнем случае его значимость отрицательна – если только вы не испытываете безумного гнева. Как существенная функциональная и эмоциональная множественность этого предмета может сводиться к чему-то единичному и, следовательно, полезному? Вы не можете починить полку и приготовить ужин в одно и то же время, в одном и том же месте. Однако в какой-то момент вам, возможно, понадобится сделать и то и другое. Это означает, что нужно хранить в памяти множество вариантов использования ножа и его значимости (что бы это ни подразумевало). То есть вы должны (1) выбрать один способ действия и исключить все остальные, но (2) сохранить остальные для дальнейшего рассмотрения, чтобы диапазон возможных действий оставался как можно шире.

Как сгладить вечно присутствующие противоречия? Как расценивать процесс сглаживания противоречий в сложном контексте дополнительного обстоятельства – многоуровневого воплощения и абстрактности историй? До сих пор мы рассматривали цели и средства данной системы взглядов (истории) как качественно разные явления, что отражает дилемму, пронизывающую этику как область исследования. Конечная цель, или цель конкретной запланированной последовательности действий, составляет образ желанного будущего, противопоставленный невыносимому настоящему. Средства достижения этой цели представляют собой ряд шагов, которые нужно сделать в погоне за желанными переменами. Это звучит весьма разумно, ведь в любой момент можно разграничить цели и средства. То, куда мы направляемся, явно отличается от того, как мы туда попадем. Однако все относительно, потому что факт различия этих понятий затеняет более подробное и всеобъемлющее описание. Средства и конечные цели – планы и стремления – не являются качественно отличными в глубоком смысле и в любой момент могут быть преобразованы друг в друга. Такая трансформация происходит всякий раз, когда возникает проблема: когда в ходе нашего обычного поведения проявляется неизвестное. Мы меняем пространственно-временную ориентацию (корректируем «настройки» или пересматриваем систему взглядов), чтобы переоценить действия и пересмотреть важность желаний.

Наши истории – наши системы взглядов – имеют составную, или иерархическую, структуру. В каждый отдельный момент времени внимание человека занимает только одну ступень этой структуры. Ограниченное внимание дает возможность делать предварительные, но необходимые суждения о значимости и полезности явлений. Однако мы можем также «передвигать уровни обобщения», то есть при необходимости добровольно фокусировать внимание на историях, которые отображают бо́льшие или ме́ньшие области пространства-времени (извините за отсылку к Эйнштейну, но здесь он весьма кстати, поскольку наши истории имеют продолжительность и некоторые пределы). «При необходимости» означает в зависимости от текущих действий. Приведу пример. Вы находитесь на кухне и собираетесь пойти в свою комнату,