Путь к блаженству - Патриция Гарфилд

что в моей сновидческой жизни на смену пассивным и негативным персонажам пришли персонажи более активные и положительные. Я описала процесс, в ходе которого «сновидения страха» уступили место «сновидениям гнева», а те, в свою очередь, — «сновидениям изумления». Изменился и ролевой состав моих снов: если в четырнадцать лет мне снились в основном обычные люди из моего непосредственного окружения, то со временем им на смену все чаще стали приходить герои с богатой и глубокой — архетипической — натурой. Особенно это касается женщин, которые обрели в моих снах богоподобные черты и огромную внутреннюю силу: их образы отражали (а частично и стимулировали) сдвиги в моих представлениях о себе самой. Божествами моей Мандалы сновидений являются не боги, но богини, — что свидетельствует о достижении стадии психологической зрелости[92]. Однако все мои сегодняшние женские образы, такие утонченные и сложные, имеют свои генеалогические древа, восходящие к первобытным, можно сказать, «пещерным» прародительницам. Простые и грубые богини диких племен во многих своих функциональных ролях были прямыми предшественницами современных, в личностном плане более зрелых, богинь.

Я убеждена, что в том же направлении развивались и образы света в моих снах. На протяжении примерно трех последних лет я стала замечать присутствие света в своих осознанных сновидениях. Это объясняется не просто тем, что произошел некий качественный сдвиг в восприятии сновидческих образов (их краски обрели большую яркость и прозрачность), — но также и тем, что я теперь вижу конкретные источники света. Например, в сновидении «Дерево Синих Птиц» краски действительно как бы светились; но вдобавок я ощущала точку гудящего света, которая описывала круги по моим ягодицам, и наблюдала светлую полосу в небе. Свет часто принимает в моих снах образ полосы или светящейся щели (например, под закрытой дверью) либо проникает в замкнутое пространство через отверстие наподобие окна. В сне «Paddeus и Воин Джунглей» я видела свет сквозь движущееся окно, а в «Стране ветра и света» он струился из распахнутых окон со всех четырех сторон комнаты. Когда в своих снах я прохожу сквозь «дыру в земле», я всегда двигаюсь навстречу свету. Часто в осознанных снах свет возникает как отражение лунного или солнечного сияния на поверхности океана либо реки; иногда он исходит от самой луны. В одном весьма необычном сне я темной ночью стояла на площадке высокой башни и наблюдала сверху атаку вражеских войск. Я одна могла это видеть, ибо свет исходил изнутри моих собственных глаз; я устремилась вниз, чтобы помочь жертвам нападения.

С тех пор как я стала заниматься даосской медитацией, я часто вижу в своих снах — и осознанных, и неосознанных, — что поднимаюсь вверх по дороге или лестнице (символизирующей канал, по которому движется энергетический ток) к какому-то источнику интенсивного света. Однажды мне приснилось, что темной ночью периодически вспыхивает и гаснет яркий свет, в моменты вспышек заливающий всю округу. В другом сне я наблюдала в небе странный шарообразный аппарат, который искрился и сиял, повергая меня в полное изумление.

Вместе с осознанием той важной роли, которую в моих сновидениях играет свет, ко мне пришло понимание символической функции образов глаза. Я установила, что на языке моих сновидений «глаза» означают состояние моего «я» — точнее, мое представление о себе. Образ «глаза/меня», то есть мое представление о себе, менялся на протяжении последних двадцати девяти лет — в том же направлении, в каком менялись образы женщин; и эту эволюцию можно проследить по формам глаз в моих снах[93].

Как и образы женщин, образы глаз в моих ранних снах (и мои эмоциональные отклики на эти образы) были банальными. Я обычно замечала цвет глаз персонажей своих снов: у одних глаза были красивыми, у других — отталкивающими и уродливыми, у третьих — загадочными. По мере того как я становилась зрелой личностью, образы глаз принимали все более необычные формы. Однажды, когда мне было тридцать пять лет, мне приснилось, что я пытаюсь вылечить поврежденный глаз едва не утонувшей бабочки. К тому времени я уже достаточно хорошо понимала символический язык своих снов, чтобы узнать в покалеченной бабочке свое «я», — и почувствовала облегчение, когда мне удалось ее вылечить.

Необычные образы глаз появлялись все чаще. Например, в тридцать семь лет я увидела такой сон:

Мы с подругой вылетаем с качелей, когда они движутся вперед. Мы со свистом летим по воздуху — нас подхватывает и увлекает за собой сильный порыв ветра. Я лечу и вижу внизу двух девочек из нашей школы: они изо всех сил крутят педали велосипедов, пытаясь не отставать от нас.

Ветер резкий и холодный (мотив холода). Сперва он относит нас назад — туда, откуда мы прилетели; затем снова меняется, и теперь мы движемся в нужном направлении, проплывая над заснеженными полями. Вдруг я вижу под собой белых павлинов, которые бегут по снегу большими группами. Я замечаю, что у одного из них, самого симпатичного, бегущего отдельно от стаи, вокруг клюва застыли капли крови. Два других павлина, более крупных, чем все остальные, бегут навстречу друг другу. Неожиданно ветер опускает нас ниже, и я оказываюсь совсем близко от птиц.

Головы павлинов очень красивы — белоснежные, с хохолками из перьев, похожими на короны. Один из павлинов особенно привлекает мое внимание. Я вижу его профиль с единственным золотым глазом, обрамленным белыми перышками. Этот глаз победоносно сверкает. Я восторженно вскрикиваю и скольжу по воздуху вниз, к движущейся птичьей фигурке. Но как раз в тот момент, когда я должна приземлиться возле него, я просыпаюсь.

(«Павлин с Золотым Глазом», 9 ноября 1972 г.)

Образ Павлина с Золотым Глазом долго и неотступно преследовал меня, но тогда я не связывала этот образ с эволюцией моего собственного «глаза», моего представления о себе.

Только после того, как мне многие месяцы снились одноглазые (а иногда и трехглазые) персонажи, образ «глаза» соединился в моем сознании с моим собственным «я» — и это прозрение нашло отражение в сне, который я увидела в тридцать восемь лет:

Я собираюсь куда-то идти, надеваю шубу и смотрюсь в зеркало, оценивая свою внешность. Вдруг я замечаю у себя на лбу, ниже линии волос, почти закрытый ими третий глаз. Мне интересно, для чего он нужен. Я пробую смотреть этим глазом и прихожу к выводу, что для зрения он плохо приспособлен. Мои обычные глаза слегка опухли, как будто я плакала. В конце концов я решаю, что, вероятно, обрела «глаз просветления» и нужно показать его