Хризолит и Бирюза - Мария Озера

ожидая от кого-то из нас реакции. Агнесс стояла с виноватым видом, но её взгляд метался, а губы беззвучно шевелились, будто в молитве к Роду о благополучном исходе. У меня же в голове гуляло перекати-поле — не было даже намёка на слова, которые стоило произнести в этот момент.

Я первой решилась разорвать вязкое молчание.

— Так… — осторожно начала я, поднимая глаза на Агнесс, надеясь, что она сама заговорит и избавит меня от неловкой роли. — И как всё это связано с тем, что произошло на балу?

Две пары расширенных глаз синхронно метнулись ко мне, выражая откровенное изумление, будто я спросила о чём-то совершенно очевидном, но при этом — невозможном.

— Золотце моё… — медленно протянул Лоренц, указывая руками на Агнесс. — Ты, возможно, не поняла, но наша девочка…

— Я подлила вытяжку из акации в вино на балу.

Её голос прозвучал так же ровно, как и прежде, но лицо уже не скрывало бури. В первые секунды в нём читалось недоумение: как Лоренц так быстро догадался? Но вскоре брови девушки сошлись к переносице, губы сжались в тонкую линию, дыхание участилось. Казалось, даже её черты стали темнее.

Лоренц застыл в кресле, глядя в одну точку на ковре. Его неподвижность казалась страшнее гнева: в этом взгляде читался не просто шок — он словно пытался осознать, что под его собственным носом девочка, которую он буквально растил с пелёнок, успела сотворить такое и остаться незамеченной. Ошибки воспитания? Слишком много свободы?

Он не произнёс ни слова. Его пальцы, сжатые в кулаки, медленно разжались и сомкнулись вновь. В этой тишине чувствовалась его внутренняя борьба: наказать? защитить? изолировать её или обнять? Я видела, как тяжело ему давалась мысль о том, что он, возможно, упустил самое важное в её жизни.

Пока мысли Лоренца жужжали в его голове, словно рассерженный улей, казалось, что он ни разу не издал ни звука. Даже не дышал.

— Зачем ты это сделала, Агнесс? — мягко, почти по-матерински, спросила я, желая разрядить тяжелую тишину, не напугав ее резкостью.

Девушка открыла было рот, чтобы ответить, но Лоренц опередил ее:

— Ты под домашним арестом, — произнёс он сухо и строго, его голос звучал как удар хлыста.

— Лоренц, нет — вскрикнула она. Топнула ногой, как ребёнок. Но в этом жесте не было каприза — только отчаяние, как у птицы, впервые ударившейся о стекло.

— Ллойд — громко окликнул Лоренц, и дверь тут же отворилась. На пороге появился охранник — тот самый, что неизменно стоял у входа в кабинет. Он был лишь немного старше Агнесс, но мускулистое, выточенное тренировками тело делало его похожим на мужчину моего возраста.

— Проведи юную особу в гостевые покои, — коротко распорядился Лоренц, — затем возьми ещё несколько человек и вынеси из её комнаты все художественные принадлежности.

— Ты не смеешь так поступать! — Агнесс повысила голос; лицо её исказила гримаса боли и ужаса. В её глазах мелькнула обида и предательство. Она ведь верила, что откровенность принесёт понимание, а не наказание.

— Могу и делаю — рявкнул Лоренц. И ударил кулаком по столу.

Звук прокатился по кабинету, как выстрел в пустом соборе. Фарфоровая чашка подпрыгнула. Чай, давно остывший, плеснул на салфетку, оставив тёмное пятно.

— Ненавижу тебя!

Хлопнула дверь. Следом за княжной бесшумно скользнул Ллойд, почтительно отвесив поклон перед уходом.

Я сидела тихо, стараясь не шелохнуться, словно мышь под взглядом хищника. Даже дыхание затаила, чтобы не оказаться под горячую руку. Ромашковый чай в чашке давно остыл; от него уже не поднимался пар, как будто сама комната утратила тепло. Казалось, ничто теперь не могло унять бурю, бушевавшую в душе Лоренца.

Он сидел за своим массивным рабочим столом с закрытыми глазами, будто силясь вернуть утраченное равновесие. Пальцы вплелись в каштановые волосы — короткие теперь, не такие, когда они падали на плечи, как у романтического поэта. Теперь — практично, сдержанно, как и он сам в данный момент. Его широкие плечи слегка дрожали, грудь то вздымалась, то опускалась в рваном ритме — дыхание выдавало его напряжение. Мысли, словно черные вороны, метались в его голове, не давая покоя.

Лоренц провел рукой вдоль шеи к лопаткам, глубоко вздохнул и закрыл глаза. Потом он позволил себе расслабиться, откинувшись на спинку своего кожаного кресла. Каштановые волосы блеснули в свете настольной лампы. Столь привычное ощущение покоя и комфорта пронизывало его тело, словно оно становилось частью этой мягкой и уютной мебели. Он ощущал, как напряжение постепенно отступает, заменяясь приятной теплотой и спокойствием. Глаза Лоренца по-прежнему были закрыты, но в его уме происходила настоящая буря мыслей, которая постоянно возвращалась к проблеме, которую он пытался решить.

Атмосфера в кабинете была столь напряжённой, что казалось, будто сам воздух пропитан электричеством и дрожит от невысказанных слов. Тишина давила на виски тяжёлым грузом, и я понимала: любое неосторожное слово может стать искрой, от которой разгорится пожар. Я хотела помочь Лоренцу. Но чем? Словами? В таких делах я была беспомощна — не дипломат, не наставник, не мать. Я боялась сказать не то, сделать лишнее движение — и разрушить то хрупкое равновесие, что осталось после ухода Агнесс.

Поэтому я выбрала единственный верный путь: быть рядом. Молчать, но не уходить. Поддерживать его молчаливым присутствием, ведь он был моим единственным другом — и я не могла оставить его в этот час. Какими бы острыми ни были эти раны, я верила: вместе мы переживём всё, даже если его сердце сейчас разбивается на тысячи острых осколков.

Мой взгляд остановился на барном шкафу напротив диванов — тяжёлый дубовый массив с зеркальной спинкой, в отблесках которой дрожал огонь настольной лампы. Я медленно подошла, шелестя юбками по ковру, извлекла бутылку янтарного виски и громко поставила тяжёлый стакан на стол графа. Лёгкий звон хрусталя нарушил тишину. Золотистая жидкость едва наполнилась до середины, как Лоренц тут же опустошил содержимое.

Я замялась: стоит ли налить ещё? Но этот вечер уже не спасти — я повторила порцию. Оставив бутылку на столе, я ообошла массивный письменный стол и встала за его спиной, опустив ладони ему на плечи. Плотные, напряжённые мышцы отзывались на каждое моё прикосновение болезненной твёрдостью. Я медленно разминала их, ощущая, как он тяжело выдыхает.

— Я ужасный наставник? — тихо произнёс он, крутя стакан в руках и следя взглядом за тем, как золотистый напиток лениво стекает по стенкам. Голос его звучал устало и безнадёжно. — Мог бы я этого избежать, уделяй я ей больше времени?

— Не думаю, что дело в тебе, — мягко