Хризолит и Бирюза - Мария Озера

Толчки нарастали — сначала плавные, почти нежные, потом — резкие, глубокие, требовательные.

Каждый — как удар по нервам.

Каждый — как шаг к обрыву.

Неожиданно мягкие касания пальцами вдоль моего позвоночника вызывают новую волную головокружения. На контрасте Нивар хватает шею с затылка, и буквально насаживает меня на себя. Я выгнулась, как струна, и он тут же нашёл мой сосок — втянул в рот, прикусил, слегка оттянул. Боль острая, но сладкая пронзила грудь, разливаясь по телу волной.

Я сидела на нём, двигалась в такт, но он не дал мне управлять долго. Нивар крепко обхватывает меня за талию и опускает вдоль дивана под себя, продолжая двигать бедрами, проникая в меня всё глубже и глубже. Он кусал меня за плечо, за ключицу, за губу — оставляя на мне следы, как доказательства, а я ловила его губы между толчками, чувствуя их мягкость, их податливость — и снова теряла в буре. Но в любые другие моменты я только одариваю помещение и ласкаю слух Нивара своими стонами с затаенной хрипотцой.

Капли пота медленно стекают со лба Нивара к носу, но усталости в нем не наблюдается. Его руки прижимали меня к себе так, будто хотели врастить в своё тело. Как будто ближе уже было невозможно, но он всё пытался.

Я начала сползать, диван был слишком узким, а его движения слишком сильными. Он почувствовал это мгновенно. Вышел из меня и помог встать. Развернул спиной к себе.

Это заняло секунду. А я уже тосковала.

Он прижался ко мне — тёплый, потный, дышащий в затылок. Его плоть скользнула между моих ног, касаясь, но не входя. Он водил ею по губам — медленно, мучительно, заставляя стонать, молить. Я попыталась сама потянуться бёдрами назад, чтобы принять его, пыталась достать его рукой, но Нивар перехватил ее и, резко заломив за спину, прижал к позвоночнику.

— Терпи, — прошептал он, дрожа от собственного напряжения. — Пока не разрешу.

Колени дрожали даже на мягкой бархатной обивке дивана, даже при всей моей решимости. Каждое движение Нивара заставляло их предательски подгибаться, будто тело просило пощады, не выдерживая напряжения. И именно в тот миг, когда я чуть расслабилась, когда мышцы ослабли, а дыхание стало глубже, он вошёл в меня до конца.

Резко. Глубоко. Без предупреждения.

И начал двигаться быстро, ритмично, как будто отсчитывал удары сердца. Каждый толчок отдавался в позвоночнике, в висках, в губах. Его рука, всё ещё сжимавшая мою, наконец разжалась — позволила мне ухватиться за спинку дивана, чтобы не рухнуть. Я вцепилась в ткань, как в последнюю опору, чувствуя, как шёлк рвётся под пальцами.

Когда мои стоны перешли в крик — резкий, чистый, почти отчаянный — он потянулся вперёд и прикрыл мне рот ладонью. Не жёстко. Не грубо. Но с силой, а как будто хотел заглушить не только звук, но и саму мысль о том, что кто-то может услышать.

Я вспомнила его слова: «Не сдерживайся».

И, не отводя взгляда от теней на стене, медленно провела языком по внутренней стороне его ладони — влажно и с вызовом. Он вздрогнул. Отпрянул чуть, почти незаметно, но я воспользовалась этим: обхватила его руку, подняла к себе и положила кончики указательного и среднего пальцев на язык. Он застонал — глухо, который раз срываясь в рык. А я сомкнула губы и начала медленно посасывать их, с нажимом, чувствуя, как его пальцы дрожат.

Нивар наклонился ко мне и коснулся своей грудью моей спины. Его сердце билось в такт с моим, но будто бы быстрее, громче. Свободной рукой он провёл от подбородка вниз — по шее, по ключице, по груди. Пальцы задержались на сосках — набухших, чувствительных — и сжали их поочерёдно: то сильно, то почти нежно, будто проверяя, насколько я близка к краю.

Я знала — он чувствует это. Знает. И не спешит. Напротив — растягивает миг, как шёлковую нить. А я уже не могла сопротивляться, всё внутри сжималось, накапливалось, рвалось наружу. Я боялась. Не боли. Не последствий. А того, что этот взрыв разрушит меня, что я не соберусь обратно.

Но он не дал мне времени на страх.

Перед тем как сам достигнуть предела, он покрыл мою спину поцелуями — лёгкими, как прикосновения крыльев, горячими, как угли. Поцелуями, которые не оставляли следов, но врезались в память. Миллиардами и миллионами. От лопаток до затылка. И только после этого, только когда я уже задыхалась, когда всё тело напряглось, как тетива, — он прижался ко мне вплотную, зарылся лицом в мои волосы, вдыхая запах пота, духов и этой странной ночи.

И в этот миг — глубоко, мощно, с хриплым стоном, похожим на молитву — он излился в меня. Всё. До капли.

До последнего напряжённого судорожного толчка.

* * *

Мы остались лежать на диване еще долгое время. Хотелось бы вечно, но у нас не было вечности. Только эти украденные мгновения между долгом и желанием, между светом и тьмой.

Наши тела — разгорячённые, влажные — прижимались друг к другу, будто боялись расстаться. Грудь моя тяжело вздымалась, я пыталась выровнять дыхание, но оно всё ещё срывалось. Пользуясь тем, что я лежала на нем, Нивар водил кончиками пальцев по моим ключицам, спускался в ложбинку между грудью и, проводя круги возле сосков — лёгкими кругами, как будто проверял, живы ли они, — вторая рука сплелась с моей. Пальцы в пальцах. Никуда не торопясь. Никуда не уходя.

Только здесь. Только сейчас. Только мы.

Мне было страшно нарушать тишину. Казалось, стоит только произнести слово — и всё исчезнет. Как дым от гаснущего камина. Как сон, в котором ты наконец-то почувствовал себя живой. Как будто всё это — его дыхание на моей шее, тепло его тела, пальцы, скользящие по моей коже — не настоящее, а лишь дурман акации, что вьётся за окном по весне, или плод моего изголодавшегося воображения.

И вдруг — тихо, почти шёпотом, но с такой тяжестью, будто камень брошен в бездонный колодец:

— Прости меня.

Я замираю. Даже дыхание задерживаю — будто боясь, что звук разрушит хрупкую пелену между нами.

Не понимаю. Не могу понять, за что он просит прощения. За полгода молчания? За то, что исчез, не сказав ни слова, оставив меня одну с вопросами, которые жгли, как угли? За то, что появился снова — и сразу унёс меня в