Хризолит и Бирюза - Мария Озера

Но я не хочу додумывать. Не хочу строить догадки, которые потом будут рвать меня изнутри. Поэтому шепчу — едва слышно, будто не я спрашиваю, а сам воздух:

— За что?

Тишина. Только его дыхание — тяжёлое, близкое — у меня за ухом. Я чувствую, как он напрягся. Как будто надеялся, что я не спрошу. Что оставлю это в тени, как мы всегда оставляем всё, что слишком больно.

Но я не могу.

Его рука не перестаёт скользить по моему телу — по плечу, по лопатке, по изгибу спины. Будто проверяет, что я здесь. Что я настоящая. Подбородком он крепче прижимается к моему виску — жест, почти отчаянный. Как будто ищет опору.

— За то, что не могу рассказать тебе всё, — наконец выговаривает он. Голос — хриплый, срывающийся. Не от страсти. От боли.

Я замираю. Сердце бьётся так, что, кажется, он чувствует каждый удар сквозь кожу, через кости. Я злюсь. Злюсь, что он снова уходит в туман. Что не даёт мне ясности. Что прячется за этой фразой, как за щитом.

Но в то же время — я благодарна. Благодарна, что он здесь. Что лежит со мной в этой комнате, в разгар бала дебютанток, когда весь дворец кипит светом, музыкой, ложью. Что он не ушёл. Что не оставил меня одной с пустотой.

Он приподнимается чуть выше. Его дыхание становится горячим на моей коже. Каждое прикосновение — и нежное, и тревожное одновременно. Как будто он сам не знает, как быть: обнимать или бежать.

И тогда он берёт мою ладонь — холодную, дрожащую — и подносит тыльную сторону к своим губам. Не целует. Просто держит. Долго. Очень долго. Его губы касаются кожи — тёплые, чуть влажные. Он не отводит взгляда. Смотрит на меня — впервые за эти месяцы по-настоящему смотрит.

И в этом мгновении…

Всё исчезает.

Полгода молчания.

Полгода тоски.

Полгода вопросов без ответов.

Они растворяются — не потому что всё сказано.

А потому что это — его губы на моей руке, его взгляд, его дыхание — важнее любого объяснения.

* * *

Возвращаться в зал мы решили по отдельности. Не из страха — нет. Нам обоим было всё равно на сплетни, на шёпот за спиной, на осуждающие взгляды светских львиц. Но слухи — это как снежная лавина: начинаются с одного намёка, а заканчиваются скандалом, способным разрушить карьеру, имя, судьбу. А у нас и так было слишком много, что скрывать.

После ухода Нивара, который дался нам обоим с трудом, я ещё некоторое время находилась одна в этой странной гостевой комнате — тихой, погружённой в полумрак, с запахом пыли, воска и прошлого. Приводила себя в порядок: поправляла растрёпанные волосы, возвращала на место выбившуюся прядь. Застёгивала платье — фатин, смятый, как совесть после греха. Серьги — холодные, тяжёлые, с бриллиантами, которые теперь казались мне чужими. И, наконец, замок на шейном украшении — тонкая серебрянная цепочка, будто пытавшаяся удержать что-то, что уже невозможно удержать.

Я смотрела в окно. За стеклом бушевала зима — не просто метель, а настоящая стихия. Снежные вихри кружили над дворцовой аллеей, как безумные танцоры в масках. Снежинки падали, сталкивались, вспыхивали в свете фонарей и гасли. Небо было затянуто серыми тучами — их почти не было видно в темноте, накрывшей город, как саван. Казалось, весь мир замер. Даже ветер умолк. Будто вселенная затаила дыхание, ожидая чего-то — несчастья, откровения, конца.

Мое внимание привлекло большое скопление народа в стороне главного входа во дворец.

Толпа. Люди в белых халатах. Носилки. Кого-то в парадных костюмах, кого-то — в бальных платьях — медленно, осторожно выносили из дворца. Я прильнула к стеклу, сердце сжалось. Серьги я ещё не успела застегнуть — одна болталась на ухе, как предупреждение.

Распахнув глаза, я почувствовала, как дрожь пробежала по пальцам, сначала лёгкая, потом — сильная, как ток. Подхватив юбки, я выбежала из комнаты, не оглядываясь.

По коридору быстро, почти бегом. Сердце стучало в такт с каблуками по мрамору. Уже у самого зала я схватила гвардейца — молодого, с бледным лицом, с погонами, слегка перекошенными от спешки.

— Что происходит? — спросила, стараясь говорить спокойно, но голос дрогнул.

— Добрая половина гостей… потеряли сознание, госпожа, — выдохнул он, тяжело дыша. — Врачи прибыли, но пока не могут понять причины. Регент Маркс, прибывший незадолго до этого… он тоже. Без сознания.

Я поблагодарила кивком — механически — и бросилась в зал.

Толпа. Шёпот. Плач. Женщины в бальных платьях сидели на ступенях, прижимая платки к лицам. Мужчины в мундирах и фраках метались, как загнанные звери. Я протиснулась сквозь них, чувствуя, как холодный пот стекает по спине под тонкой тканью платья.

И тогда я увидела.

Картина, будто из кошмара.

Гости — в парадных одеждах — лежали повсюду. На креслах, на диванах, на холодном полу. Кто-то тихо стонал, бормоча бессвязные фразы. Кто-то не дышал или казался мёртвым. На носилках выносили не только взрослых — и школьников. Девочек в белых платьях дебютанток, мальчиков в маленьких мундирчиках. Медики бегали между ними, проверяли пульс, вводили уколы, кричали друг другу термины, которых я не понимала.

Я остановилась. Не могла дышать. Не могла думать.

И в этот миг я нашла глазами Лоренца.

Он стоял бледный, с расстёгнутым воротом, с глазами, полными ужаса. Не аристократ. Не граф. Просто человек, столкнувшийся с чем-то, что не поддаётся логике.

Перед нами — картина массового недуга. Словно сама смерть прошла по залу, выбирая жертв наугад.

— Как будто бы сам святой Род не даёт нам возможности осуществить задуманное, — прошептала я, подходя к нему и не отводя взгляда от тела девочки, лежащей на полу с раскрытыми глазами. — Ты так не считаешь?

Лоренц не ответил сразу, он, не моргая, смотрел на раскрывшуюся перед ним картину.

— Чёртовки с тобой согласен, — сказал он наконец, голос был подобен треснувшему стеклу.

Я повернулась к нему.

— Что будем делать?

Он посмотрел на меня. В его глазах осознание, то это не случайность.

— Для начала, — сказал он тихо, но твёрдо, — найдём Агнесс.

Глава XXXIX

Лоренц рассказал, как всё началось с лёгкого, почти комичного инцидента: молодые дебютантки, ещё не оправившиеся от блеска первого бала, вдруг начали терять сознание, будто тонкие свечи, погасшие от внезапного сквозняка. Он тогда лишь пожал плечами: «Ну что с них взять — не привыкли к шампанскому, голова кружится, нервы не выдерживают». Велел гвардейцам аккуратно унести их