Счастье в огне - Мария Васильевна Захарова

– Ну как куда? Ну, в горком или в облисполком, или, я не знаю. Ну, кто занимается эвакуацией?

– Да звонил я уже. И утром, и между операциями четыре раза.

– И что, что они сказали?

– А ничего.

– Как? Как это ничего?

– Ничего, потому что ни один телефон в городе не отвечает.

– Почему? – в голосе сестры-хозяйки зазвучала паника.

– Я… не знаю.… Три часа назад я послал Смирнову выяснить, что происходит, однако она до сих пор не вернулась.

В этот момент дошли до машины, около которой суетился сержант, руководивший разгрузкой.

– Товарищ сержант, я главврач госпиталя. Объясните, пожалуйста, что происходит.

Сержант обернулся. На вид ему было лет девятнадцать– двадцать. По лицу его струйками стекал пот, который он вытирал пыльным рукавом гимнастерки, отчего на щеках образовались черные полосы, и это придавало ему совсем мальчишеский вид.

– Чуть старше меня, – подумала Варя. А в глазах окружавших ее женщин заплескалась тоска. Сержант как-то нерешительно вскинул руку к виску.

– Сержант Сверчков! Раненых разгружаем! – четко, по-военному и потом с какой-то детской обидой в голосе, – сами не видите что ли?

– Да вижу, – главврач мгновение помолчал, молчали и все вокруг, ожидая результата разговора, – но видите-ли в чем дело… Госпиталь сегодня эвакуируется, и мы не можем принять новых раненых. Многим необходима немедленная помощь, а мы через несколько часов должны грузиться – мы даже обработать их не успеем.

– У меня приказ сопровождать до Сталинграда, до ближайшего госпиталя, – в голосе сержанта слышались и растерянность, и желание настоять на своем.

– Но почему вы не отправляете их на тот берег? У вас машины, везите к переправе.

– Да не могу я. Говорю же, приказ – до Сталинграда, – теперь растерянность преобладала. Зато в голосе главврача зазвучал металл.

– Сержант! Что происходит?

Юноша молчал.

– Сержант!

– Товарищ врач, ну поймите, мне надо возвращаться, скорее возвращаться.

– Возвращаться куда?

Сержант опустил голову и молчал. Главврач понизил голос:

– Раненые откуда, я вас спрашиваю?

Сержант, подняв голову, встретился с ним взглядом и произнес так, что его расслышали только несколько человек:

– Из-под Калача…

Василий Петрович резко повернулся к сопровождавшим его людям:

– Разгружайте!

Никто не двигался.

– Вы что, не слышите? Санитаров сюда. Начинайте разгрузку раненых. – В голосе главврача послышался металл. В таких случаях никто не решался ему возражать, но сейчас из толпы медсестер послышался чей-то голос:

– Но… Эвакуация… Как же?

– Разгружайте! – и главврач направился к подъезду, на ходу отдавая указания по поводу тех, кого уже успел осмотреть, – Перевязку! В процедурный! Этого в операционную, срочно.

Больше никто не спорил, во дворе закипела привычная работа по разгрузке и осмотру раненых. Грузовики спешно покидали двор.

***

Мест, с учетом прибывших, в госпитале не хватало, спешно освобождали дополнительные помещения, раненые заполнили все коридоры. В процедурных вскрывали тщательно упакованные за ночь боксы с медикаментами. Персонал сбивался с ног.

Варвара заканчивала перевязывать очередного раненого, когда Василий Петрович, направлявшийся в операционную, бросил на ходу:

– Варвара, закончишь, сразу отправляйся домой – Ольга Евгеньевна немедленно должна прийти, – и, уже обернувшись, – а ты… попробуй поспать пару часов.

***

Когда Варя вышла на улицу, то после госпитального шума и суеты, всегда сопутствующих поступлению раненых, она показалась Варе пустынной и какой-то, уж очень тихой. Безумно хотелось спать, или хотя бы присесть – девушка была на ногах почти двое суток. Но вдруг какое-то смутное беспокойство овладело ею. Она прибавила шагу.

***

Варвара шла, потом почти бежала. Улица казалась вымершей. Даже дома как будто съежились, пытаясь спрятаться за кустами сирени. Смутное чувство страха заставляло ее двигаться все быстрее. Воздух, густой и плотный, как вата, был заполнен какой-то неестественной тишиной, которая окутывала все тело, вползала в глаза, в уши, даже в кончики ногтей.

Улица сделала плавный поворот и Варвара увидела свой дом, до которого оставалось еще метров пятьдесят. Во дворе мать снимала с веревки белье, видимо выстиранное утром и уже успевшее высохнуть под жарким июльским солнцем, а рядом в самодельной песочнице копался Митька, высоко подбрасывая песок лопаткой. Варвара могла уже даже разглядеть золотой дождь песчинок, разлетающихся в разные стороны. При виде матери и такой знакомой, домашней картины у Вари немного отлегло от сердца, и она невольно замедлила свои шаги. А потом скорее почувствовала, чем услышала, жужжание шмеля, только оно было какое-то тяжелое, металлическое – Варя отметила это каким-то краем сознания. И потом нарастающий вой, сопровождаемый тонким, вибрирующим свистом. Черная точка над головой. Дальше все как в замедленной киносъемке. Варины глаза зафиксировали каждый отдельный кадр, а сознание отказывалось воспринимать происходящее. Черная точка как-то очень быстро увеличилась, стала похожа сначала на черную птицу, потом на огромную рыбу со зловещим хвостом. А потом ужасный грохот и огненный гриб на том самом месте, где мать снимала белье, а Митька устраивал песочный дождь. А потом «грибы» стали вырастать то тут, то там, но грохота уже не было, или Варя его просто не слышала, она просто стояла и смотрела, не в силах сдвинуться с места. Время остановилось, секунды превратились в часы, или часы в секунды. Варя слышала, или, скорее, чувствовала только удары своего сердца, мерно и гулко отдававшиеся в груди, нараставшие и готовые, заполнив весь ее организм своим стуком, вырваться наружу и взлететь куда-то высоко, туда, откуда продолжали опускаться черные птицы.

Вдруг боковым зрением Варвара заметила тень, метнувшуюся в ее направлении, почувствовала резкий толчок, а потом резкую боль в спине, ободранной о штукатурку дома, к которому она отлетела, потом тяжесть навалившегося на нее тела. В уши немедленно ворвался скрежет, грохот, свист, вой, крик, а затрепетавшие ноздри наполнились запахом дыма, гари, и еще чего-то, напоминавшего смрад подгоревшего на сковородке мяса.

И тут тело Вари ожило и, движимое инстинктом, забилось, затрепыхалось, порываясь вскочить и бежать домой… домой… домой… А в сознании жила только одна мысль: «Мама… Митька… мама… мама… мама… Митька! МИТЬКАа-а-а-а…». Но тяжесть придавившего ее тела не давала ей встать. Варя брыкалась, толкалась, попробовала пустить в дело ногти, но ее руки оказались прижатыми к земле по обе стороны ее головы. И тогда она открыла глаза и встретилась с серым взглядом, отливающим сталью – тот самый военный, привлекший ее внимание на площади. Но узнавание не только не остановило ее порыв, а, казалось, только придало ей сил. Она еще раз неистово рванулась, пытаясь освободиться, и тут на ее лицо обрушилась пощечина, одна, другая, резкая боль заставила ее на мгновенье замереть. Этого