Хризолит и Бирюза - Мария Озера

надо мной, устроившись между моих ног. Волосы — взлохмачены. Дыхание — неровное. Лицо — не маска. Не граф. Не преемник. А мужчина. Настоящий. Голый. Уязвимый. И в этом он был красив, как никогда. Я коснулась его щеки, словно боясь разрушить этот образ. Он прикрыл глаза, как будто не мог вынести этого прикосновения.

Медленное проникновение пронзило меня молнией наслаждения. Я вцепилась в его спину, прижимаясь ближе, ощущая каждое движение. Его рука обвила моё бедро, приподняла его, подчёркивая изгиб, чтобы проникнуть глубже. Каждый толчок сопровождался его поцелуями — горячими и мягкими — на моей шее, плечах, ключицах. Его зубы слегка прикусывали мою кожу, оставляя едва заметные следы, будто метки, что я принадлежу ему. Мои пальцы вплетались в его волосы, словно пытались удержать его ближе, раствориться в нём.

Я старалась запомнить каждое ощущение, чтобы никогда больше не усомниться в том, что принадлежу этому мужчине всем сердцем и телом.

В какой-то миг чувства, переполнявшие меня, больше не могли оставаться за запертыми дверями моего сердца. Слишком долго они толклись в нерешительности, прежде чем прорваться наружу. Горячие слёзы, словно редкие жемчужины, стекали по виску, выдавая глубину переполнявших меня эмоций. Нивар сразу заметил их и замедлился, касаясь губами моих век, словно хотел вобрать в себя все невзгоды, что обрушились на мои плечи. В его объятиях я ощущала, как рушатся стены, воздвигнутые страхом, и все беды теряют значение. Он был для меня героем, оплотом силы, единственной надеждой. Слова не в силах были выразить то чувство, которое рвалось наружу и переполняло меня, словно горная река весной.

— Моя хрупкая… — шёпот мужчины порождал во мне новый шквал эмоций, сладких и горьких разом.

— Нивар… — едва слышно прошептала я в его подбородок. — Я безмерно лю…

Он не позволил мне договорить: его губы властно накрыли мои, возобновляя темп и прижимаясь так крепко, будто хотел растворить меня в себе. Мир исчез, стёртый этим поцелуем. Все страхи, сомнения, тревоги стёрлись, растворились в этом миге, полном безмолвного признания.

Нам не нужно было слов. Мы говорили дыханием, движениями, прикосновениями. Нужда друг в друге стала столь велика, что перевесила всё остальное: мы слились воедино в стремлении к единству тел и душ. Мои пальцы утопали в его шелковистой шевелюре, а его руки обвивали меня, удерживая так, будто он боялся потерять меня в следующем дыхании.

* * *

Мы лежали рядом оголенные, его ладони, перебирая мои волосы, приносили ощущение редкого, почти забытого покоя. С этими нежными поглаживаниями я позволила глазам сомкнуться, отдаваясь во власть сна, который смывал с меня остатки тревог. На моих висках и макушке оседали его поцелуи — лёгкие, как дыхание ветра, но наполненные безграничной любовью.

В этот миг Нивар открылся мне так, как я не могла представить. Он был не просто возлюбленным — он был непоколебимым щитом, готовым заслонить меня от стрел, укрыть от бури. Его молчаливая клятва защитить меня навсегда была сильнее любых слов. В его руках мои страхи бледнели и исчезали, словно призрачные химеры. С ним я могла бы пройти сквозь любые испытания и достичь вершин, о которых никогда не смела даже мечтать.

Глава XLV

Сон я покинула, когда за окном уже стоял полдень — солнце, острое и белое, пробивалось сквозь узкую щель в тяжёлых бархатных шторах, резало по векам, заставляя щуриться. Пробуждение оказалось не тихим: за стеной гремели голоса. Резкие выкрики и шумная перебранка вторгались в мои сновидения, рвали их на клочья.

Я долго не могла собраться с мыслями, моргала, привыкая к ослепительному свету, и постепенно различала знакомые интонации. Это были Жизель и Нивар. Он покинул мою постель задолго до рассвета, и теперь их разговоры звучали как странная симфония — резкая, колкая, но всё же сдержанная: оба старались приглушить тон, будто боялись потревожить мой сон. Это казалось почти нелепым среди белого дня.

В мою комнату тихонько пробралась Елена, чтобы проведать мой сон. Ее шаги неслышны, но сердце предвидит ее приближение и ощущает ее нежное присутствие. Зоркий взгляд женищны мгновенно уловил, что я проснулась, и без лишних слов она занялась привычным делом: привела в порядок туалетный столик, расправила подушки, прикрыла створку шкафа. Каждое её движение было проникнуто заботой, словно опытные руки переворачивали страницы моей жизни.

— Я принесла тебе платье, моя дорогая, — сказала она мягко, и её голос разлился по комнате тёплой рекой, ещё прежде, чем она распахнула тяжёлые шторы. Потоки дневного света мгновенно вытеснили остатки сна и мрака.

Передо мной предстало чёрное хлопковое платье с длинными рукавами и строгим белым воротничком. Простое, но изысканное, такое всегда было мне близко. Его скромная длина — чуть ниже колена — придавала уверенности в собственной женственности. Ничего лишнего, и всё же оно подчёркивало линии фигуры

— Господин ждёт вас в столовой, — сказала Елена, помогая мне надеть платье, застёгивая пуговицы на спине с такой заботой, будто боялась поранить.

Я поблагодарила Елену, сделав нарочито-игривый книксен и, крутанулась перед большим зеркалом в позолоченной раме, невольно улыбаясь. Экономка тихо засмеялась, и, довольная своей маленькой шалостью, я последовала за ней по широкой лестнице вниз, туда, где меня ожидал новый день.

Нивар сидел во главе стола, закинув ногу на ногу и вальяжно откинувшись на спинку стула. Его поза дышала ленивым величием, но в этом было больше власти, чем в любом официальном приказе. Он обладал особым обаянием, которое щедро расточал, едва появлялся где угодно. Бесстрашный и уверенный в себе, он словно владел пространством без единого усилия. Дневной свет очерчивал его лицо, подчеркивал резкие скулы и умные глаза, что скользили по листу бумаги, зажатому в окольцованных пальцах. Перед ним стояла чашка молочного улуна — его мягкий аромат — тёплый, с оттенком карамели и лёгкой древесной горечи — поднялся ко мне, едва я переступила порог. Я узнала сразу: мой любимый чай.

Рядом с графом стоял капитан его гвардейцев — высокая, внушительная фигура, словно сошедшая с военной литографии. Его статный рост и крепкая, вымуштрованная осанка излучали спокойную силу. В бронзовой коже и темно-русых волосах сквозил отпечаток испытаний, а карие глаза, исполненные внутреннего огня, казались способными разглядеть истину сквозь любую тьму. На лице лежала печать суровой уверенности — такой, что внушала уважение без слов. Его форма сияла безупречной чистотой: блестящие петлицы, полированная латунь, идеально выглаженные складки — всё говорило о железной дисциплине.

Посреди стола восседала Жизель. Она держала нож и вилку так изящно, словно это были