Хризолит и Бирюза - Мария Озера

Пустота расползалась внутри меня, забирая с собой частицу души и оставляя вместо неё тяжёлую, непреодолимую тоску.

— Беги, Офелия, — выдохнул Иден хриплым, почти звериным шёпотом. Его голос дрогнул, а между нами выросло расстояние: он поднялся с кровати, словно отталкивая меня.

Я замерла, не в силах двинуться. Его слова звучали как приказ, но в них было столько отчаяния, что страх сковал меня сильнее любого приказа. Казалось, тень его собственных демонов скользнула ко мне, заползая в душу. Внутри разгорелась борьба: остаться рядом, утонуть в нём, или бежать — прочь от этой боли, пропитавшей воздух комнаты до самого потолка.

Соскальзывая с кровати, я ощутила, как твёрдость пола уходит из-под ног, будто сама земля не хотела держать меня. Сердце колотилось громкими ударами, отдающимися в висках, наваждение окутывало тело липкой вуалью. Балкон манил меня, но путь к нему казался длинным, как бесконечный тёмный коридор, наполненный шепотом невидимых теней.

И вдруг его голос пронзил тишину:

— Боже, беги, Офелия! — отчаянный крик прорезал воздух, и я вздрогнула от его боли. — Иначе… мне придётся сделать это… мне придется… лишить тебя жизни…

Эти слова упали на меня, как ледяная вода. Страх сжал сердце, смешавшись с изумлением. О чём он говорит? Но его дыхание, рваное, пропитанное отчаянием, не оставляло сомнений: он говорил правду. Невидимая угроза витала в комнате, как призрак, притаившийся в каждом углу. Нужно было бежать — бежать во что бы то ни стало.

Последнее эхо его фразы ещё звенело в ушах, когда я уже хваталась за холодные перила пожарной лестницы, спускаясь в безмолвные ночные улицы — быстро, почти бесшумно, будто боялась, что даже шум шагов может его вернуть. Внизу — пустота. Улица, окутанная туманом, будто дышащая. Казалось, призраки прошлого выползают из щелей, чтобы следить за мной. Темные фасады домов склонялись, как стражи, хранящие свои тайны. А я — нарушительница. Беглянка.

Бежать. Это было единственное, что имело смысл. Я пересекла пустынную улицу, стараясь избегать световых пятен от редких фонарей — каждый луч казался подозрительно яркой ловушкой.

Холодная зима подбиралась ко мне, будто город сам выталкивал меня прочь. Дождь превращался в колючий снег, укрывая улицы белым саваном и заметая следы моего бегства. Луна исчезла за тяжёлыми облаками, а чёрное небо слилось с линией домов, погружая мир во мрак. Мой выдох превращался в хрупкие облачка пара — призрачные знаки моей жизни на фоне этой холодной пустоши. С каждым шагом снег хрустел под ступнями, будто сам город предупреждал меня: «Остановись». Но остановка значила смерть.

Моя жизнь превратилась в бег.

Тело ныло, пальцы ног онемели от пронизывающего холода. Плащ, который я схватила в спешке, почти не спасал. С каждым вдохом я словно сопротивлялась самому воздуху: он обжигал лёгкие, замораживал кровь, а мысли о тепле становились навязчивыми, затмевая даже ужас произошедшего с Иденом.

Мысли о тепле — о настоящем тепле, о доме, о безопасности — окутывали разум сильнее, чем всё, что произошло между мной и Иденом. Но я знала: тепло — иллюзия. Как и бег. Как и надежда.

Потому что он сказал: «Иначе мне придётся лишить тебя жизни».

И я поверила.

Не потому что он угрожал.

А потому что в его голосе не было злобы.

Была боль.

И страх.

Тот самый, что теперь бежал со мной по снегу.

* * *

Под тяжестью мыслей и страхов дорога стала бесплотной, как сон, и вдруг я оказалась перед воротами до боли знакомого поместья. Сердце сжалось, предчувствуя драму и тайны, притаившиеся за его высокими стенами. Мой взгляд скользнул в глубину аллеи, где деревья тонули в густых тенях, словно караулили покой этого дома.

Силы покинули меня так же внезапно, как и пришли. Казалось, даже шаг вперёд был выше моих возможностей. Колени предательски подогнулись, и я опустилась в снег, который смягчил удар, но обжёг кожу ледяным прикосновением. Мир слегка качнулся, а шум в ушах заглушил всё вокруг.

Дежуривший у ворот охранник, суровый мужчина со шрамами на лице, заметил моё падение и поспешил ко мне.

— Госпожа… — только и сказал он хрипло, подхватывая меня сильными руками, будто я была невесомой, и понес через кованые ворота, ведущие в мир, от которого я так долго держалась подальше.

Запах старого дерева и камня встретил меня, как духи прошлого, а тепло дома обожгло кожу, заставив тело вздрогнуть и болезненно заныть.

— Эй! Кто-нибудь! — крикнул охранник, и через мгновение из глубины дома выскочила старая служанка — Елена. Её седые волосы были туго заплетены в косу, лицо — в морщинах, но глаза — всё те же: тёплые, как печь в зимнюю ночь.

— Бедная девочка… — прошептала она, увидев меня. Голос дрожал. — Ох, бедная… Что с тобой, родная?

Она указала охраннику на бархатный диван у камина, и он осторожно опустил меня на него. Под головой оказалась подушка с вышитыми лилиями.

Всё вокруг было мутным и размытым — канделябры на стенах превращались в огненные кляксы, голоса сливались в гул, как в полузабытом сне. Мое тело дрожало от шока и напряжения. Я старалась собраться, чтобы понять, что произошло, и что сейчас происходит. Мое дыхание стало трудным и подернуто горечью. Я пыталась сосредоточиться на присутствующих людях, на Елене и охраннике, которого женщина уже отправила за хозяином, но все лица и голоса перемешались в одну неразличимую массу.

С каждой секундой туман в голове сгущался, словно тяжелая пелена опускалась на сознание, лишая меня возможности дышать. Мысли разлетались на осколки, не поддаваясь ни логике, ни памяти; я больше не ощущала времени, не различала пространство — только невыносимая боль. Она была не телесной, нет, она вцепилась когтями глубоко между ребрами, давила изнутри, как тяжесть утонувшего сердца.

Давила от шока.

Я лежала на диване неподвижно, глядя в одну точку, словно мир вокруг растворился в тишине. Лишь внезапный звук шагов наполнил комнату дыханием жизни.

В гостиную вошел другой мой мир.

Нивар.

Он почти рухнул передо мной на колени, будто перед иконой, испуганный, обескураженный, с лицом, в котором смешались тревога и неверие. После долгой ходьбы по морозу его ладони казались горячими — почти обжигающими. Я видела страх в его глазах; дрожь, проходившая по его телу, передавалась мне, будто он был не в силах отделить себя от моей боли. Его взгляд — полон ужаса и надежды одновременно — будто он сам не мог поверить, что я действительно здесь, живая.