Измена. Игра на выживание - Луиза Анри

чем он обычно крутит. Оружие — не только старое барахло, но и новое, крутое, дорогущее. И люди… не только его местные отморозки. Были профессионалы. Чужие. Слаженные. Как наемники.

Он выложил фото: снимки с камер возле оружейных точек, списки денежных переводов.

— Сильная крыша… Слишком гладко всё прошло. Рейды копов по его точкам перед нападением отменили или слили. Контрабанду какую-то важную провезли без проблем. Такое Шрам купить не может. Это кто-то сверху. Серьезный. Следы ведут куда-то высоко. Хорошо замели.

Ян замер. Боль в плече отступила перед ледяным ужасом понимания. Он смотрел не на бумаги, а в пустоту.

— Значит, Шрам… всего лишь пешка? — прошептал он. Голос стал опасным, тихим. — А этот стоматолог… просто козырь в чужой игре? — Он резко поднял голову, глаза — узкие щелки. — Кто дергает за нитки, Бухгалтер? Кто платит? Кто настоящий враг за кулисами?

Бухгалтер выпрямился.

— Работаем, Ян Васильич. Цепочки запутанные, но концы есть. Тянем. Кто-то очень не хочет светиться. Уже ясно — фигура крупная.

— Рвите эти нитки! Быстрее! — Ян откинулся, закрыв глаза. Лицо перекосилось от боли и злости. — Мне имя! И всё, что о нем знают! Любую мелочь! Не жалейте ресурсов!

— Будет сделано, — Бухгалтер собрал бумаги.

— И… Докторша? — Ян открыл глаза. Они были усталыми, но зоркими.

Тихон чуть наклонил голову.

— Не ест. Завтрак и обед нетронуты. Держится.

Ян хрипло рассмеялся.

— Упрямая! Ну и пусть поголодает. Но вода и еда чтоб была. И в комнате тепло. Сам проконтролируй.

— Понял, — Бухгалтер вышел.

Ян остался с Тихоном. Рука дрожала, когда он поднял стакан.

— Пешка… Режиссер… — пробормотал он, глядя в темноту за шторами. Плечо горело адски. — Думают, раненый зверь сдался? — Внезапно его голос грянул, полный прежней силы, заглушая хрипоту: — Ошибаются, Тихон! Теперь охота — не на шавку, а на хозяина! Мы его выкурим из норы!

И…

Зазвонил телефон.

Не обычный, а специальный, "чистый" номер. Тот, что знали единицы.

Ян замолк. Взгляд резко стал острым, настороженным. Боль забылась. Он медленно протянул левую руку, взял трубку.

— Говори, — его голос был низким, как скрежет камня.

В трубке послышалось частое дыхание, потом женский голос, сдавленный от страха и слез:

— Дядя Ян? Это… это я… Алиса… Помоги… Они… они хотят меня убить!

Глава 16

Слабость была липкой паутиной, опутывающей каждое движение. Два дня почти без воды и еды, два дня страха, сжавшегося холодным камнем под ребрами, два дня в роскошной тюрьме с видом на чужое небо. Оливия сидела на краю слишком большой кровати, пальцы вцепились в край матраса, пытаясь унять дрожь в коленях. Солнечный луч, пробившийся сквозь щель в тяжелых портьерах, казался жестокой насмешкой над ее заточением. Дверь открылась бесшумно.

Тихон.

Он стоял в проеме, не заполняя его целиком, но его присутствие ощущалось физически — тихое, несуетливое, уверенное.

— Пахан приказал, — его голос был низким, ровным, без угрозы, но и без возможности обсуждения. — Проводить столовую. Пора подкрепиться.

Оливия подняла голову. Тени под глазами лиловели на бледной коже, но взгляд оставался ясным, острым — взглядом врача, привыкшего видеть суть.

— Я… не голодна, — ответила она тихо, но четко выговаривая каждое слово, сохраняя остатки достоинства. Голос звучал хрипловато от сухости в горле.

Тихон чуть склонил голову, как бы принимая к сведению.

— Понимаю. Но приказ есть приказ. Голодны вы или нет, а за столом сидеть будете. Пахан велел проследить, чтобы вы подкрепились. Он знает, что вы ничего не ели. — В его тоне не было насмешки, лишь констатация факта и легкое, но ощутимое давление. Он отступил в сторону, жестом приглашая выйти. — Пойдемте. Недалеко.

Сопротивление было бесполезно. Осознание того, что ее молчаливый протест известен самому Яну и вызвал его прямой приказ, придало ситуации новый, более гнетущий оттенок. Оливия встала. Пол под ногами слегка качнулся. Она сделала шаг, опираясь на спинку кресла, почувствовав, как дрожат руки. Тихон пошел чуть впереди, не оглядываясь, его спина в темном свитере была надежным маяком в этом чужом мире. Впервые она переступила порог своей комнаты.

Мир виллы встретил ее молчаливой мощью.

Коридор был широким и погруженным в полумрак, несмотря на день за окнами. Воздух пах дорогим воском для дерева, свежей краской и чем-то еще — едва уловимым металлическим холодком. Под ногами — густой ковер, глушивший шаги до шепота. Стены, обшитые темным дубом, поглощали свет. На них висели картины — не гламурные безделушки, а суровые пейзажи: глухая русская тайга под низким небом, размытая дождем проселочная дорога, угрюмый берег северной реки. Они не радовали глаз, а нависали. Бронзовые бра в виде факелов бросали на стены тревожные тени. В конце коридора огромная хрустальная люстра висела, как замерзший водопад, сверкая холодными гранями. Роскошь здесь была не для уюта, а для демонстрации силы. Крепость, замаскированная под дом.

И крепость эта была настороже. Огромные окна пропускали свет, но стекла в них были необычно толстыми, слегка искажавшими вид. Броня, поняла Оливия с ледяным уколом под сердце. В углах потолка, почти сливаясь с лепниной, чернели неприметные купола камер. Их было много. Очень много. Взор скользил по ним невольно. И были люди. Молодой парень в дорогой, но удобной куртке и кроссовках, прислонившийся к притолоке приоткрытой двери. За ней виднелись мерцающие экраны и слышался тихий гул серверов. Его взгляд — быстрый, профессиональный — скользнул по Оливии, зафиксировал, тут же отвел. Ни эмоций, ни интереса. Контрольная точка. Дальше, у поворота, стоял коренастый мужчина в свитере грубой вязки, руки спрятаны в карманы. Он лишь кивнул Тихону: Вижу. Проходи. Никаких "здрасте", никаких вопросов. Полная, безмолвная дисциплина. Даже слуга с подносом, несший куда-то кофе, увидев их, мгновенно прижался к стене, опустив глаза и затаив дыхание, пока они не прошли. Каждый — на своем посту. Каждый — часть отлаженного механизма страха и власти. Оливия почувствовала, как мурашки побежали по коже. Эта тишина, это подчинение были страшнее любой угрозы.

Тихон остановился у высоких, тяжелых дверей из темного дерева, толкнул одну. Она открылась бесшумно.

Столовая.

Простор зала ошеломил. Длинный стол, отполированный до зеркального блеска, казался ледяным полем. Он был пуст. Совершенно пуст. Кроме одного островка в самом центре. Там, на безупречно белой скатерти, одиноко сиротливо ждал изысканный фарфоровый сервиз на одного: тарелка с нежным филе рыбы под лимонным соусом, прозрачный бульон в пиале с тонкими ломтиками овощей, маленькая хрустальная вазочка с икрой, чашка с дымящимся кофе, стакан свежевыжатого апельсинового сока. Серебряные приборы лежали с безупречной точностью. Идиллия, вырезанная из глянцевого журнала