Хризолит и Бирюза - Мария Озера

Время, казалось, не лечит. В каждом отражении в зеркале я видела тоску, и она будто становилась частью меня. Мир продолжал жить, смеяться, сиять, а я оставалась наедине с тишиной, где её смех больше не звучал. Одиночество становилось привычкой, а каждый день — испытанием.

Иногда мне казалось, что со временем я смогу освоить эту пустоту, сделать её частью себя. Но каждый раз, когда думала об этом, понимала: Криста останется со мной навсегда, как неизлечимая рана, напоминание о том, что счастье может быть мимолётным, а утрата — вечной.

Нивар ушёл из моей комнаты без меня. Я тогда сказала, что догоню его чуть позже — мне требовалась ещё минута, ещё несколько драгоценных мгновений, чтобы прийти в себя, собраться с мыслями и настроиться на предстоящее торжество.

Кроме того, мне очень хотелось взглянуть на зал, который я так тщательно украшала, увидеть его во всём великолепии до того, как начнётся официальная часть мероприятия. Поэтому я тихонько прошмыгнула в зал через боковую дверь, предназначенную для персонала.

Теперь я стояла в тени зала, наблюдая за происходящим, будто это могло помочь мне держать все под контролем. Не смотря на душевные переживания, мое сердце трепетало от грандиозности этого события. Все же надев подарок Нивара, в легкой нервозности я крутила кольцо, которое оказалось мне как раз для безымянного пальца.

Я вглядывалась в лица гостей, наслаждаясь моментами их радости. Каждое выражение, каждая улыбка добавляли цвет к этому великолепию. Но в глубине души я чувствовала, что праздник не может быть полным, пока я не увижу Нивара.

Музыка сменилась торжественными духами и барабанами. Гости освободили центр, и церемониймейстер, восседая в центре внимания, готовился объявлять членов императорской семьи. Сердце бешено заколотилось, и я упрекнула себя мысленно за то, что не успела занять место к главному выходу.

Мне казалось невероятным: это со мной происходит наяву.

Я — член королевской семьи.

Я — Офелия Ровена Хаасбрандт.

Я — признанная дочь регента Империи Ренарн.

Свет зала скользил по нарядным платьям и камзолам, ловя изысканные детали, сверкающие как далекие звёзды. Гости, затаив дыхание, наблюдали, как в зал вошла первая пара — мой отец — регент с осанкой, излучающей уверенность, и — дочь короля Хайвена, принцесса Жизелинна Летиция дез’Ален — его супруга, олицетворение грации и утонченности. Их шаги звучали в унисон с ритмом ударных

Церемониймейстер, с улыбкой на губах, под высоким голосом озвучивал титулы, позволяя подниматься чувству восхищения в зале. После каждого имени зрители в восхищении аплодировали, выражая уважение к величию и традициям.

Всё казалось слишком грандиозным, слишком вычурным. На мгновение я позабыла о том, что сегодня в зале должен появиться Иден с отцом, словно тень, нависшая над моей жизнью. А я так беззаботно разгуливаю по дворцу!

Я подлетела к главному входу к бальный зал, используя изворотливые пути, которые успела узнать за время, проведенное во дворце, и, нервно расправляя юбку на белоснежном платье, ожидала своего выхода. Тишина вокруг наполнялась лишь легким шёпотом мраморных колонн и щелчками туфель по полированному полу. Внутри меня бурлили эмоции: волнение, страх и тихая надежда. Я знала, что этот бал — мой момент, моя возможность проявить себя, но мысли о том, что каждая пара глаз будет прикована ко мне, заставляли сердце колотиться в бешеном ритме.

Рядом послышалось движение. Я обернулась и увидела Нивара, протягивающего мне локоть и гордо приподнимающего подбородок. Лицо его оставалось холодным и непроницаемым, как маска. На спине красовался золотой плащ, закреплённый на камзоле застёжками с гербом знакомой династии, но от волнения я не обратила на это внимание, в голове представлялась картина, как мы гордо ступаем в новую эру, как княжна и граф, приближенный к императору.

Пока я рассматривала обновленный внешний вид Нивара, церемониймейстер за дверью громко проговорил:

— Наследники Империи Ренарн: цесаревич Нивар Алиссдейр Волконский и княжна Офелия Ровена Хаасбрандт.

Огромная дверь в зал распахнулась и яркий свет ударил мне по глазам, проник в легкие и перекрыл мне воздух. Я невольно схватилась за локоть, предложенный мне, и как бездушная кукла сделала шаг вперед.

Внутри зала царила тишина, и лишь едва слышный шёпот фонов музыки пробирался сквозь волны света. Огромные люстры сверкали, отбрасывая блики на мраморный пол, где каждый шаг звучал как эхо далекого прошлого. Я почувствовала, как невидимые взгляды скользят по мне, словно я была выставлена на показ.

Меня тянуло вперед, несмотря на страх, который нарастал в груди. Локоть, который я держала, стал для меня якорем в этом шторме эмоций.

Воспоминание калейдоскопом закрутились в моей голове.

Нивар постоянно пропадал в ратуше Нижнего города. На совместных обедах отец вечно говорил, что сын весь в бюрократических делах и не успевает нас посетить.

Нивар пьет молочный улун. Молочный улун — мой любимый сорт чая.

У Нивара холодные руки прямо как у отца.

Нивар обладает светлыми волосами и зелеными глазами, ровно как Жизель.

В последнюю нашу совместную ночь он сказал, что знает, кто мой отец.

Боже мой, он провел со мной ночь, зная, что он… Святой Род, я даже не могу произнести это в своей голове…

Кольцо на моём пальце тяжёлым грузом напомнило о той ночи. Теперь я поняла смысл его взгляда — печального, обречённого. Его сердце разбивалось на мелкие осколки, когда он пытался сохранить мое в целости.

Каждый грустный взгляд, брошенный в мою сторону, не оставлял сомнений в его чувствах. Он словно говорил: «Я вижу твою боль, и это невыносимо для меня». Ему было тяжело, осознавая, что его старания не всегда приносят облегчение. Он пытался поддерживать маску спокойствия, будто бы все было в порядке, но я чувствовала, как его внутренний мир рушится.

С каждым днем он приближался ко мне все больше, стараясь сплотить наши сердца, но в то же время оставался на расстоянии, боясь навредить мне. Он будто чувствовал… или догадывался. Может в его голове вопросы о нашей некой схожести появились намного раньше. Поэтому тогда я слышала ругань с Жизель за стеной в его особняке. Он не мог больше держать это в себе.

Его забота была смятенной и тщетной — он искал слова, которые могли бы облегчить мои страдания, но часто они застревали в горле.

И, несмотря на его усилия, между нами возникла невидимая преграда. Она порой казалась слишком высокой, чтобы ее преодолеть. Но даже в самые темные часы, когда оба чувствовали себя потерянными,