Гондола химер - Морис Декобра

часов вечера, столковавшись обо всем с мажордомом, Джимми ушел переодеваться в свою комнату. Он выбрал себе костюм Родольфа из «Жизни богемы». Натягивая серые панталоны с неловкостью спортсмена, более привыкшего гарцевать на лошади во время игры в поло, чем ораторствовать, как студент по кафе Латинского квартала, он размышлял об удачных последствиях своего плана действий. На другой день после посещения Саккарди он поучал леди Диану:

– Вы понимаете, дорогая, всю недопустимость вашего пребывания в обществе этого авантюриста; он тесно связан с монахом-расстригой, торговцем коврами из Смирны и женщиной, слишком красивой, чтобы быть честной; она присутствует при всех их переговорах в подозрительных домах… Я не рассказываю вам сказок о разбойниках, я видел их собственными глазами, благодаря Андреа… Похоже на то, что они замышляют какую-то низость вместе с их сообщницей, Саккарди. Я нахожу, что сказанного достаточно, чтобы вы отныне забыли Ручини… Мы приняли его за джентльмена. Мы ошиблись. Вот и все.

Леди Диана ответила:

– Я верю вам, Джимми! Если все это так, с моей стороны было бы несправедливо настаивать. Не будем больше говорить об этом.

Джимми больше не упоминал имени патриция.

Леди Диана, со своей стороны, казалось, вычеркнула из памяти этот флирт. Постучали в дверь. Вошла Эмма и попросила его к леди Диане, одевавшейся к балу. Завязав свой студенческий галстук, он последовал за Эммой.

Уборная леди Дианы напоминала ателье портнихи. Это был невообразимый хаос платьев, белья, различных головных уборов в низкой комнате с выцветшей зеленой штукатуркой, расписанной арабесками и желтыми раковинами. В старинных канделябрах вместо восковых свечей теперь, по желанию леди Дианы, горели стосвечовые электрические лампочки.

– Джимми, спросила она, скрытая за трехстворчатым зеркалом, – на сколько человек вы рассчитываете сегодня?

– Вы разослали триста приглашений, следовательно, прибудет шестьсот человек.

– Ого!

– Но на подобном празднике не может быть меньше; ведь не каждый же день бывает коронование догарессы.

– Комической догарессы!

– Это ничего не значит… Мой друг, граф Цорци, главный редактор «Gazzetta di Venetia», сообщил вчера, что все большие газеты Милана, Турина и Рима опубликуют отчет об этом вечере… Вы поразите итальянскую аристократию, дорогая!.. А знаете, что больше всего интригует всю Венецию?

– Нет.

– Желание знать, кого вы изберете дожем!..

Леди Диана молча усмехнулась, в то время, как Эмма застегивала на ней платье номер четвертый.

Джимми бросил взгляд в зеркало.

– Я полагаю, что вы можете мне открыть, кого вы хотите избрать.

– Нет.

– Это, конечно, будет кто-нибудь из трех рыцарей: Мантиньяк, Деклинг или Краузе, не правда ли?

– Я еще сама не знаю… Дело в том, что я не могу решить, будет ли это приятно венецианцам, если я выберу иностранца.

– Верно. Я не подумал об этом… Но если Вы предпочитаете итальянца, у вас есть выбор: Барбариджо, Эрицио, Фоскарини, Лоренцетти, Троделетто, не считая других патрициев: Зенобно, Фаретти, Пезаро и принца д’Асполи… Почему бы в самом деле вам не разделить сегодня ночью вашу картонную корону с одним из них?

– Не беспокойтесь, Джимми!.. Я сумею решить вовремя… Как вы находите мой костюм?

– Чудо… Как вы хороши! Позвольте дожу in part bus[58] поцеловать вас за здоровье святого Марка, покровителя этого праздника.

– Нет, нет, Джимми, вы испортите мою прическу. Уходите… Да, чтобы не забыть: напоминаю вам, что вы должны быть сегодня вечером как можно незаметнее, вы не лорд Уайнхем, мой друг, не забывайте этого… Ни бестактностей, ни несуразностей, насколько это возможно.

– Будьте спокойны, дорогая!

– Вы должны быть в тени, как подобает.

– Да, да! Я освещаю, но остаюсь в тени…Понимаю… Диана, вас действительно хоть рисуй. Веронез сегодня перевернется в своей могиле…

И Джимми-Родольф, богема из Массачусетса, прошелся, насвистывая старый регтайм Джона Филиппа Суза.

Едва он закрыл за собой дверь, как с лица леди Дианы исчезла напускная беззаботность. Она живо спросила у Эммы:

– Беппо вернулся?

– Нет еще, миледи!

У Дианы вырвался нетерпеливый жест, и она закусила губу. В это время тихонько постучали в дверь, сообщавшуюся с будуаром. Эмма приоткрыла и доложила:

– Миледи, это Беппо.

– Пусть войдет.

Леди Диана повернулась к гондольеру.

– Какие новости?

– Сударыня, я был на квартире графа.

– Это далеко отсюда?

– Не особенно далеко. Он живет рядом с дворцом Вальмарана, на улице Святых Апостолов.

– Достаточно ли осторожно ты осведомился о приезде графа?

– Да, сударыня, я узнал, что он еще не приехал. Но его ждут с поездом в десять часов сорок минут.

– Это все?

– Да, сударыня!

– Хорошо. Оставайся на посту с механиком «Тритона». Вы, может быть, мне понадобитесь сегодня вечером.

Гондольер вышел. Нетерпение леди Дианы, видимо, возрастало. Эмма, не питавшая к Джимми никакой симпатии, позволила себе заметить:

– Пусть миледи не беспокоится. Если господин граф приедет сегодня в десять сорок, то, очевидно, для того, чтобы присутствовать на балу.

– Вы думаете?

– Ведь он обещал миледи приехать.

– Он написал мне письмо из Рима, обещая сделать все возможное, чтобы вернуться сегодня вечером. Но это очень сомнительно. Эмма, прическа мне слишком давит на затылок и ожерелье скверно надето. Я должна была бы приказать Беппо остаться перед домом Ручини и ждать его возвращения. Я была бы уверена.

– Миледи угодно позвать Беппо?

– Нет… все равно… Который час?

– Двадцать минут одиннадцатого…

– Первые приглашенные приедут к одиннадцати часам. Я едва успею закончить туалет.

Эмма заторопилась. Вдруг леди Диана повернулась, чуть не уколов пальцы своей камеристке:

– А если его любовница помешает ему приехать?

– До сих пор она не мешала ему. Он обедал здесь и три раза гулял с миледи. Он не уделяет ей особенного внимания.

– Я презираю красивую женщину, которая терпит, чтобы ее любовник увивался около другой женщины. Она хороша, Джимми сравнивал ее с какой-то картиной Джиорджиони в Кастель Франко. Все это очень странно. Ах, если бы я могла подробнее узнать его интимную жизнь, я не билась бы теперь над разрешением этой загадки. Но я не могу допустить, чтобы, услыхав о моих попытках, он мог сказать себе: – Леди Уайнхем настолько заинтересована моей особой, что нанимает сыщиков, чтобы собирать обо мне сведения. Я не желаю этого! Если у него есть подруга, она не внушает особенного доверия, судя по обществу, в котором она бывает.

– Итак, миледи, в добрый час! Женщин этого сорта легко побеждают.

– Из разговора Беппо в прошлый раз я поняла, что она живет в одной квартире с Ручини. Впрочем, Эмма, я предпочитаю не думать об этом.

– Успокойтесь, миледи! У меня предчувствие, что все хорошо окончится.

Леди Диана вздохнула и наклонилась к туалетному столику взять пуховку.

* * *

Гондолы не циркулировали больше по Большому каналу против Реццонико, иллюминованного сверху донизу. В эту ночь Венеция, казалось, обрела снова несравненную пышность своих былых празднеств, когда Буцентавр плавал по морю с трубачами, поднимающими к небу свои трубы с распростертыми по ветру штандартами. Прекрасной июльской ночью целые флотилии лодок привозили группы ряженых. Под огнями дворца блестели шелка и бархат; жемчуга тюрбанов, вышивки шляп и драгоценные одежды сверкали калейдоскопом красок, блеска и переливов. Одна за другой, гондолы подходили к мосту – и в освещенном вестибюле дворца, в игре теней и света факелов, колеблемых теплым ветерком, виднелся разноцветный хоровод маркиз и домино, разбойников, бандеров, султанов и нереид. По парадной лестнице дворца, освещенной люстрой, поднималась пестрая процессия ряженых. Они останавливались приветствовать леди Диану, одетую догарессой XVIII столетия, всю в розовом и золоте, пышное видение, воскресшее из времен Казановы[59]. Цензоры нравов, противники роскоши прошлых веков, склонили бы свою ферулу перед исключительной грацией прелестной шотландки и перед царственностью ее венецианского одеяния. Она, казалось, принадлежала к знаменитому роду патрицианок, которыми гордился этот единственный город; патрицианок по своей голубой крови или по естественной грации, от Маргериты Эмилиани до Тулии Арагонской и от королевы Кипра до благородных грешниц, которые в монастырях Мурано, где они искупали свои грехи, мечтали о прошлых наслаждениях. Графиня Мольтомини прибыла в сопровождении своего маленького двора. Клеопатра,