Гондола химер - Морис Декобра

Снова протестовали, шутили, комментарии терялись в шуме разговоров. Два репортера приблизились к леди Диане, дружески шепча ей на ухо, что она затягивает посылку отчета о вечере. Леди Диана оставалась непреклонной, не считаясь даже с требованием представителей прессы. Оркестры сразу грянули, заглушая шум звуками «one step’a»[65]. Все поднялись из-за стола, чтобы снова приняться за танцы. Леди Диана, окруженная Джимми и его молодыми друзьями, нервно улыбалась их избитым остротам. Вдруг появился Эдвард и почтительно кивнул ей головой. Она поспешила к нему, и они отошли в более спокойный угол, где он подал ей на подносе голубой конверт с надписью в левом углу: «лично».

– Миледи извинит меня за беспокойство. Этот конверт только-что принесли, и я полагал, что хорошо сделаю…

– Давайте скорее.

С бьющимся сердцем леди Диана направилась к себе, распечатала конверт и прочла следующие строчки:

«Сударыня!

Я знаю, что вы ждете сегодня на бал графа Ручини. К сожалению, должен сообщить вам, что он не сможет присутствовать. В случае, если бы вы пожелали узнать причину его отсутствия, потрудитесь покинуть на полчаса ваших гостей и последовать за подателем письма.

Уважающий вас…»

Подпись была неразборчива. Леди Диана перечитала два раза. Письмо было написано на прекрасном английском языке, но почерк был не англичанина. Странный правильный почерк, тонкий, острый, напоминающий вычурные рукописи ХV столетия. Как бы там ни было, леди Диана не колебалась. Она позвала Эмму, закуталась в черный плащ и последовала за подателем письма, который оказался механиком «Беатриче». Не говоря ни слова, он помог Диане спуститься в лодку, которую он направил сквозь строй причаленных гондол и поплыл по направлению к улице святого Луки. Через несколько минут они были у дома Саккарди. Леди Диана узнала его по описанию Джимми.

– Куда вы меня ведете? – спросила леди Диана.

– Я ничего не знаю, синьора, – ответил механик, представлявший собой образец скромности.

Он помог своей пассажирке подняться по лестнице без перил, обвивавший фасад черного дома, и позвонил. Маленькая старушка открыла дверь и, не проявляя ни малейшего удивления, попросила леди Диану подняться этажом выше. Остановившись в темном коридоре, она постучала в дверь.

– Войдите, – ответили оттуда.

Старушка открыла дверь, и леди Диана вошла. В комнате находился мужчина в черной сутане с продолговатым загорелым лицом, с синим, выбритым подбородком, с неестественно блестящими глазами под густыми ресницами. Он поднялся и грациозно поклонился. Это был высокий мужчина, с благородной осанкой, величественный, несмотря на свою худобу. На его левой руке тонкой и хрупкой руке прелата, блестел аметистовый перстень. Патер спросил:

– Я имею честь говорить с леди Уайнхем?

– Да сударь!.. Кто вы такой?

Человек в черном предложил своей гостье соломенный стул и, важно стоя перед ней, как черная тень, подавлявшая ее своей величиной, представился:

– Антонио де Сала, монах ордена иезуитов.

Глава VII

Комната патера де-Сала в доме Саккарди была еще банальнее, чем остальные. Белые стены отливали синеватой бледностью утопленника. В правом углу стояла кровать в стиле Людовика – Филиппа, покрытая красным пуховым одеялом. На пустом комоде черного полированного дерева возвышалось серебряное распятие на пьедестале из черного дерева между двух пустых канделябров. Единственная лампа, спускавшаяся с потолка, безжалостно освещала холодную и неприветливую комнату.

Леди Диана, сев на соломенный стул, рассматривала своего собеседника, производившего впечатление своим ростом и уверенным взглядом, с любопытством, смешанным с робостью. После блеска и шума палаццо она с трудом привыкла к суровой, как келья, комнате и к жуткому молчанию этого дома.

Какой контраст, и как прав был Ручини, говоря, что современная техника не убила романтизма. Стоило ей появиться в Венеции, как случай отвлекает ее от фривольности светских удовольствий и впутывает в какую-то непредвиденную авантюру.

Но леди Диана была не из тех, кто дрожит перед неизвестностью. Ее синие глаза впились в черные зрачки иезуита, и она решительно заговорила первая:

– Итак, это вы, отец мой, автор этого странного письма?

– Да, я, леди Уайнхем!

– Я называю его странным, так как не понимаю причины, побудившей вас послать его. Граф Ручини почти обещал мне присутствовать на моем балу в Реццонико. Мне кажется, что, если он не мог явиться, он мог бы извиниться без вашего посредничества. Обыкновенно духовник берется за перо, чтобы объяснить поведение ребенка, вверенного его попечению; приходится, следовательно, предположить, что Ручини находится под вашей опекой?

– Ваши выводы правильны, леди Уайнхем!.. Спешу сообщить вам, что за два часа до своего отъезда в Триест Ручини передал мне письмо, адресованное вам. Я предполагаю, что в нем содержится извинение по поводу невозможности приехать к вам.

– Дальше?

– Вы не получили этого письма, так как я не вручил его механику для передачи вам.

Леди Диана вскочила от удивления и воскликнула:

– А, это интересно… Вы берете на себя смелость перехватывать корреспонденцию. У вас очень странное представление о правилах цивилизованного общества. Я знаю, что иезуитский орден – это шпага, рукоятка которой в Риме, а клинок повсюду. Но я не ожидала, что это ужасное оружие будет угрожать моей хрупкой груди. Я попрошу вас передать мне письмо.

– Ваше желание будет сейчас же исполнено, леди Уайнхем!

Отец де-Сала открыл ящик и протянул леди Диане конверт. Она узнала почерк Ручини и иронически заметила:

– Вы его не вскрывали?

– Я не позволил бы себе этого.

Ответ иезуита обезоружил леди Диану. Она быстро прочла несколько строк извинения Ручини и сказала монаху:

– Я не могу понять, почему вы сочли нужным задерживать с одиннадцати часов письмо, которое вручаете мне невскрытым в час ночи.

– По двум причинам, леди Уайнхем: первая – мой поступок заставил вас явиться ко мне и выслушать все, что я имею вам сообщить. Вторая причина та, что если бы вы были предупреждены двумя часами раньше, вы бы захотели увидеть Ручини. Возможно, что, поддавшись вашему очарованию, он уклонился бы от выполнения своего долга, призывавшего его ехать сегодня ночью в Триест. Я действовал, как осторожный человек, удаляя с его пути сирену с опасным очарованием и губительной властью.

– Это насмешка, отец мой?

– Нет, леди Уайнхем! Я далек сегодня от иронии. Момент слишком серьезен. Я пригласил вас, чтобы дать вам совет.

Отец Сала, ходивший по комнате взад и вперед, вдруг остановился, держа руки за своей длинной сутаной. Его худое лицо отшельника подчеркивало суровость его черт. Он торжественно произнес:

– Леди Уайнхем, вы должны уйти с дороги графа Ручини…

Продолжительное молчание… Молчание, предвещавшее наступление грозы, воцарилось в комнате. Между дрожащей от гнева догарессой и непреклонным иезуитом была объявлена открытая война. Две гордости столкнулись. Две воли скрестили шпагу. Леди Диана приоткрыла черный плащ, обнаруживший розовую с золотом парчу ее роскошного наряда, и, в пренебрежительной позе, выражавшей ее мысль лучше всяких слов, воскликнула, смеясь:

– Итак, отец мой, по приказу вашего ордена граф Ручини объявлен неприкосновенным!.. Я знаю!.. Я знаю!.. Ad maiorem dei gloriam[66]. Но я позволю себе противопоставить вашему девизу другой: – Мою любовь и мое право.

– Не смейтесь, леди Диана, я говорю с вами, вполне убежденный, что делаю доброе дело.

– И все-таки вам придется выносить мой смех. Вы советуете мне отстраниться от Ручини… Но почему? Разве я отверженная, которая может угрожать добродетели Телемака, вверенного вашей защите? Разве я совершаю преступление, если нахожу удовольствие в беседах в обществе патриция, который мне нравится? Или контроль ордена Иезуитов распространяется на весь мир, и я обязана подчиняться его законам? Меня когда-то учили, отец мой, что вы и ваши сообщники мечтаете еще захватить в свои руки направление умов всего мира… Это, по-видимому, правда. Случай захотел, чтобы я слабая женщина, стала на пути ваших намерений, и вот вы появляетесь передо мной с легионом черных призраков, составляющих