Кармен. Комсомол-сюита - Зоя Орлова

— Да не люблю я Феллини, — уже совсем другим тоном ответила я. — Сколько раз пыталась смотреть его фильмы, умом все понимаю — новаторство, свежий взгляд, ракурсы и светотени — но все равно ничего в них не понимаю. Особенно не понимаю, почему все восхищаются этой страшной, толстой теткой в красном платье в «Восемь с половиной». Жуть какая-то!

Я рассмеялась. Наверно, это было нервное. А через мгновение мы уже оба смеялись. И дальше разговор потек как бы сам собой. Мы говорили о разных фильмах, об актерах и режиссерах. И я была приятно удивлена тем, как легко Алексей подхватил тему. У парня оказались довольно приличные познания о мире кино.

— Сегодня фильм был никакущий, конечно, — заметил он, — но ты не расстраивайся. Я узнавал, в сентябре будет еще хорошее кино, и наше, и иностранное.

— Да я и не расстраиваюсь. Если честно, спасибо, что вытащил. А то я как-то увязла в работе… как муха в варенье. Надо иногда и отдыхать.

Впереди проявилась цепочка желтых огоньков. Это фонари на паромной переправе приманивали на свет последних, поздних пассажиров, как ночных мотыльков.

— Ой, фонарики… — сказала я.

Леха вдруг сгреб меня за плечи и впился в губы, я почувствовала, как он пытается протолкнуть свой язык мне в рот. Фу! Я вцепилась зубами в кончик его нахального языка. Леха глухо взвыл. Мы отскочили друг от друга.

— Фу! Дурак! Тьфу! — вырвалось у меня. Я возмущенно отплевывалась и вытирала ладонью мокрые губы.

Леха прижал руки ко рту и вертел головой, словно хотел что-то стряхнуть.

— Дула! Больно же! — с трудом ворочая языком, обиженно выкрикнул он. — Выдла бешеная!

— А ты не лезь своим языком куда не просят! — огрызнулась я и еще раз плюнула в его сторону. — Дундук!

Алексей замер, осторожно двигая во рту припухшим языком. Наконец сказал, старательно выговаривая буквы:

— Выдра! Что не так опять?

— Ненавижу… Ненавижу, когда суют язык. Это противно! — начала я, распаляясь с каждым словом. — Не знаю, с чего ты взял, что это зашибись какой приемчик. Фигня! Это просто противно!

— До тебя никто не жаловался.

Он слегка ухмыльнулся. И я это заметила.

И тут во мне поднялась такая обида… Вспомнился говнюк Вадик, моя дурацкая, безмозглая влюбленность в этого напыщенного засранца, то, как позволяла обходиться с собой, как терпела его омерзительные выходки и пошлые шуточки, как с готовностью хихикала в ответ на его сальные, дебильные анекдоты и вообще… Какая же я была дура! Как я вообще позволила, чтобы какой-то смазливый гаденыш так обходился со мной? Почему я не понимала, что это унизительно и мерзко?

А теперь вот другой смазливый гад говорит, что до меня на его поцелуи никто не жаловался. Какого Диккенса⁈

— А мне плевать! — рявкнула я. — Самый умный, да? Скажи еще, что у женщины самая чувствительная зона это ухо. Где вы берете этот бред? Возомнил себя первым ебарем на деревне, только потому, что местные девчонки ничего, слаще морковки, не едали? Да пошел ты! Видала я таких умников в гробу в белых тапках! Ален Делон недоделанный! Начитаются всякой хрени из журналов, а как до дела дойдет, так тыкаетесь в девчонку, как кот в старую ушанку, толку никакого. И плевать, каково там девчонке, под таким самовлюбленным гавненышем. Лишь бы свое получить! А на девчонку плевать с высокой колокольни, умоется, типа, и дальше пошла…

Меня понесло. Еще немного, и я начну кидаться самыми отборными «кирпичами» великого и могучего нецензурного, спасибо высшему образованию. Алексей сначала оторопело пялился на меня, а потом раскинул руки, как-будто собрался ловить сбежавшего поросенка, и заговорил, медленно подходя ближе:

— Кирюша, малышка… прости дурака… Ей-богу, не хотел обидеть! И в мыслях ничего такого не было. У меня просто крышу срывает, когда ты так близко, малышка… Ну да, запал… Запал я на тебя, пушиночка. Что ж теперь делать-то? Прости, Кирюша…

Меня трясло от поднявшейся душевной боли, от горьких воспоминаний, от обиды на всех, кто когда-то заставлял меня чувствовать себя глупой, слабой, до чертиков беззащитной и ничтожной. Горло заболело от надрыва, который рвался пролиться слезами, но почему-то я не могла заплакать.

Я стояла, не в силах двинуться с места. Алексей осторожно обнял меня, прижал к себе. Я почувствовала, как он поцеловал меня в макушку.

— Пушиночка… У нас все будет по-другому. Обещаю, — услышала я тихий голос над ухом.

Я всхлипнула, слезы потекли сами. Кажется, я уревела ему всю рубашку. А потом, когда успокоилась, мы молча пошли к пристани. Я ступила на дощатый настил парома и уперлась рукой Лехе в грудь.

— Все, не ходи за мной дальше.

— Понял, — ответил он и отступил на шаг назад.

Он стоял на берегу и смотрел, как паром плавно двинулся по темной воде, как причалил и я сошла на том берегу. Только после этого Леха повернулся и пошел прочь. И только тут я вспомнила, до меня дошло, что он сказал.

«У нас все будет по-другому. Обещаю»…

Глава 5

Белка в колесе

Утром я проснулась с тягостным ощущением какой-то необъяснимой безнадеги. Болело лицо. Подушка оказалась совершенно мокрой. Я с трудом открыла глаза. Когда подошла к зеркалу, увидела совершенно опухшее лицо с красными от соленых слез щеками и узкими щелочками вместо глаз. Ни дать ни взять жена Мао Цзе Дуна. Снов в эту ночь я не видела или просто не помнила, что снилось. Только чувство обреченности, неизбежности происходящего заставило поежиться. Мадемуазель, какого Вольтера? Ответа у меня не было.

Как не было и времени копаться в себе. Я занялась привычными утренними делами, а потом работой, и через некоторое время забыла об этом странном состоянии.

* * *

Весь сентябрь я ходила в кино на каждый новый фильм, который показывали в кинотеатре «Ракета», и всегда это был последний ряд на последнем сеансе. Алексей сидел рядом, держал меня за руку, а потом провожал. Фильмы заканчивались уже в двенадцатом часу ночи, на последний паром я не успевала, поэтому приходилось идти к бетонному мосту, а это нехилый такой крюк. Думаю, Леха специально купил абонемент на