Соленый ветер Ле Баркарес - Мила Дуглас

Крепко обнимаю тебя, твой старый дед, Жан Дюран»

Слезы текли по лицу Этьена, но это были не слезы отчаяния и ярости. Это были слезы облегчения, прорывающиеся сквозь двадцать лет каменной скорлупы. Пальцы сжимали плотную бумагу, впитывая ее прохладу, ее прочность. Слова деда не стирали прошлое. Они вырывали его из лап материнского проклятия. «Не твоя вина… Ты боролся… Ты – Дюран… Живи…»

Он перечитал письмо еще раз. И еще. Каждое слово падало в его израненную душу. Впервые за двадцать лет кто-то сказал ему не «Ты виноват», а «Ты должен жить». Голос деда, спокойный, мудрый, полный любви и веры, заглушал истеричный визг материнской ненависти. Это было не оправдание – это было освобождение. Освобождение от чудовищной ноши, которую он взвалил на себя в пятнадцать лет и нес все эти годы, считая ее своим крестом.

Он поднял взгляд от письма. Ящик с его адом все еще был открыт. Письмо Элоизы лежало там, смятое, ядовитое. Но теперь оно выглядело не как приговор, а как крик безумной боли, не способной разрушить истину, которую только что донес до него дед:

– Живи.

Тревога за Анну вспыхнула с новой силой, но теперь она была чистой, лишенной панического страха повтора прошлого. Он не мог потерять ее. Не потому, что боялся остаться один, а потому, что эта девушка стала его рассветом. И потому, что теперь у него были силы за нее бороться.

Он аккуратно сложил драгоценное письмо, сунул его во внутренний карман рубашки, прямо у сердца. Потом резко встал. Лицо было мокрым от слез, но в глазах горела решимость.

Ящик он захлопнул уже без ненависти, без страха. Просто закрыл дверь в прошлое. Настоящее звало его вперед.

Он вытащил телефон. Рука больше не дрожала. Он набрал номер Анны.

– Аннет… Где ты? – пронеслось в голове.

Этьен стоял один в гостиной, слушая, как гудки превращаются в тишину, а море шептало что-то непонятное и зловещее на языке прилива. Он стоял, и ледяная скорлупа вокруг его сердца, та самая, что держалась двадцать лет, дала трещину. Не от прошлого. От страха потерять будущее. И в этой трещине клокотала одна мысль: найти ее. Во что бы то ни стало.

Глава 12. Испытание бездной

Педали завертелись сами, унося меня прочь от каменного гнезда горя, от смрада пепла и невыплаканных слез, от человека, чья бездна боли оказалась слишком чужой, слишком огромной, чтобы даже заглянуть в нее.

Слезы резали щеки, смешиваясь с дождем. Куда? Прочь. Только прочь. Но ноги, помнящие дороги лучше израненного сознания, уже поворачивали на знакомое шоссе. К Мысу Чайки. К тому белому исполину на краю земли, где ветер вырывает крики из горла, а море пожирает их в своей безжалостной синеве. Туда, где случилась первая трагедия. Туда, где Люк…

Мыс Чайки. Название вонзилось в мозг осколком. Море. Течение. Этьен не справился. Слова его матери, жгучие, как кислота: «Ты убил его… Ты для меня умер…» – снова жгли изнутри.

Я вдавила педаль до хруста в ногах, пытаясь уйти от этих слов, от образа Этьена над ящиком – его личным адом, в который я так самонадеянно вломилась. Велосипед рванул вперед. Дождь, мелкий и настырный, превратил асфальт в черное зеркало. Поворот. Слишком резкий для бешеной скорости и тумана в голове.

Руль дернулся в руках… и мир опрокинулся. Заднее колесо поплыло, потеряв землю. Сердце замерло. Время растянулось, стало тягучим и зловещим. Из-за поворота – фары. Ослепительные, немилосердные. Пронзительный визг клаксона, перекрывающий вой ветра. Дикий визг шин о мокрый асфальт. Удар по тормозам. Машину развернуло, бросило боком к обочине. Меня вышвырнуло, как тряпичную куклу, через руль. Полетела кубарем, ударилась о предательскую твердость земли в кювете. Хорошо, что не в пропасть… Хорошо, что не под колеса… Мысли метались, как испуганные птицы.

Боль. Острая, белая, оглушающая – в правом плече, в руке. Где-то хрипело мое собственное дыхание. Шипели шины остановившейся машины. Хлопнула дверь.

– Эй! Вы живы?! – Голос, мужской, сдавленный от ужаса.

Шаги по гравию. Кто-то спрыгнул в кювет.

– Держитесь! Скорую вызываю!

Я попыталась кивнуть – ответом был стон. Боль в руке пульсировала, сливаясь с гулом в голове. Сквозь шок пробилась ледяная игла мысли: Этьен. Он не знает. Весь вечер. Его лицо, искаженное ужасом и яростью: «Уйди! Сейчас!» После его грубости, после ящика… но я должна ему сказать. Обязана. Теперь я хоть краем души понимала, что значит быть причиной чужого кошмара. Пусть даже из-за аварии, а не… не смерти.

– Телефон… – хрип вырвался из пересохшего горла. – На велосипеде…

Водитель, мужчина кивнул мне, нашел велосипед – жалкую груду исковерканного металла. Он достал телефон с руля. Экран – паутина трещин, темный, мертвый.

– Разбился, – голос его дрогнул от сочувствия. – Не волнуйтесь, скорая уже едет. Рука… выглядит очень плохо.

Больница. Яркий свет резал глаза. Диагноз: закрытый перелом лучевой кости правой руки со смещением. Гипс – тяжелая, неудобная скорлупа от кисти до плеча. Ссадины жгли, тело ныло. Пока медсестры обрабатывали раны, пока боль отступала под уколом, в голове билась одна мысль, навязчивая и мучительная: Этьен. Он сходит с ума? Или… или решил, что я сбежала? Сбежала от его демонов? Эта мысль грызла сильнее боли.

– Сестра… – мой голос был чужим, хриплым и слабым, когда она закончила с гипсом. – Пожалуйста… Телефон разбит. Позвоните… Этьену Дюрану. Вот адрес… Найдите телефон. Скажите… Анна Соколова в больнице. Центральная. Перелом. Но… жива. Пожалуйста!

Медсестра окинула меня взглядом – бледность, трясущиеся руки, следы слез и грязи. Кивнула с профессиональной сдержанностью.

– Хорошо, милая. Свяжемся. Постарайтесь успокоиться. Сейчас в палату.

Этьен не вошел – он ворвался, как шквал, в полутемную палату. Глаза – огромные, глубокие впадины, в которых бушевала буря облегчения и не отпустившего ужаса. Та же мятая рубашка, волосы – будто он рвал их на бегу. Замер у порога, взгляд, метающийся от моего лица, гипса, капельницы.

– Аннет… – вырвалось у него, звук, выдавленный из самой глубины, больше стон, чем имя.

Я попыталась улыбнуться – получился болезненный оскал. Слезы подступили снова, предательские, жгучие от стыда.

– Этьен… Я… прости, я не хотела… – Как извиниться за то, что добавила к его кошмару еще один? За то, что оказалась такой слабой, такой глупой?

Он подошел. Не стремительно. Тяжело. Каждый шаг давался усилием. Его всегда безупречная