Убийство ворон - Эвелин Флуд

Я не ожидал, что он фыркнет в ответ, с такой издевкой, почти с сарказмом — Если бы ты только знал.

Ущипнув себя за переносицу, я вздыхаю. — Если вы двое заплетете друг другу косы и обменяетесь секретами о своей сексуальной жизни, решать вам. Но у нее на голове, Доменико, чертова мишень. Угроза очень реальна. Вся эта университетская херня, через которую они нас заставляют проходить? Это фон для войны. И она, блядь, прямо в эпицентре всего этого.

Всякое веселье исчезает с его лица. — Я позабочусь о ее безопасности, В'Ареццо. Что ты собираешься делать? Если за ней придут, где ты будешь? Встанешь у них на пути или вонзишь ей нож в спину?

Мои губы плотно сжимаются. Ответ должен быть очевиден, но это не так просто.

Не сейчас, когда слова моего отца отбивают ритм в моей груди. Росси бросает на меня мрачный взгляд, качая головой. — Я так и думал. Как я уже сказал — ты, блядь, ее не заслуживаешь. Спасибо за предупреждение. Дальше я сам.

Когда он отходит от меня, я одергиваю манжеты рубашки. — Я сделаю все, что смогу. Это все, что я могу обещать.

Росси делает паузу. — Если ты не готов сжечь мир дотла ради нее, В'Ареццо, уйди с дороги и освободи место для того, кто это сделает. Это то, чего она заслуживает. А не недоделанное предложение, которое означает к черту все, когда дерьмо попадает в вентилятор.

В глубине души я знаю, что Доменико Росси хороший человек. Может быть, он был бы тем типом мужчины, который нужен Кэт. Кто-то, кто будет стоять рядом с ней безоговорочно. Без барьеров, воздвигнутых на нашем пути в силу нашего рождения.

— Не у всех из нас есть такая роскошь. — Мой голос хриплый. — Так что считай, что тебе повезло, Росси.

Глава одиннадцатая. Джованни

Дождь повсюду. Густые, беспощадные потоки воды обрушиваются на нашу небольшую группу сверху, словно небо скорбит вместе с нами.

Приглушённые, захлёбывающиеся рыдания моей матери едва различимы сквозь шум ливня. За последний час её голос почти стих — будто горло вот-вот сдастся. Сорванное, надломленное, пока она вцепляется в деревянный гроб, сминая цветочные композиции, которые кто-то положил сверху.

Никки была лучшей из нас. Даже Роза согласилась бы. Средний ребенок, творческий. Первой танцевала под дождем, первой начала петь на наших семейных ужинах. Первой смеялась и первой раскрывала руки для объятий. Когда она не двигалась, то лежала совершенно неподвижно, свернувшись калачиком в углу с одной из своих нелепых любовных книжек.

Я не могу перестать заглядывать в каждый уголок. Надеясь увидеть хоть намек о ней краем глаза. Книги остались, некоторые с загнутыми загибами и перевернутыми страницами, ожидая, когда она вернется и снова возьмет их в руки. Но моя сестра не вернется.

Пения больше не будет. Только навязчивое горе моей матери, когда она цепляется за части тела Никки, которые мы смогли собрать для похорон.

Некоторые из этих частей я сам собрал на лужайке нашего семейного поместья. Мой отец не мог этого сделать, не мог смириться с тем, что видит свою дочь в таком состоянии. Вместо этого он попытался утопить себя в алкоголе, попытался заглушить крики моей матери, в то время как Роза пыталась утешить ее сквозь собственные слезы, а я отослал прислугу и медленно вышел на улицу. Я нашел самое мягкое, шелковистое одеяло, которое у нас было в доме, и подобрал разбросанные части моей младшей сестры, которые Корво соизволили оставить нам.

По большей части неузнаваемые.

По большей части.

Мой желудок переворачивается, угрожая выплеснуть кофе, который я умудрился влить в себя этим утром. Священник останавливается, проходя мимо меня, вместо этого опускает голову и продолжает. Мужчины стоят у края могилы, ожидая, когда можно будет заняться своей работой, переминаясь с ноги на ногу и бросая неловкие взгляды на скорбящую женщину, неспособную отпустить своего ребенка.

Мой рот наконец шевелится, хотя остальная часть меня словно застыла. — Уходите.

Они обмениваются взглядами, и один сглатывает. — Сэр...

У них есть работа. Я протягиваю руку. — Дай мне лопату и уходите.

Главный нерешительно передает ее, остальные следуют за ним, оставляя нас одних. Роза с отчаянием смотрит на меня, стоя на коленях рядом с мамой, ее густые каштановые волосы намокли, прилипли ко лбу и плечам, макияж наполовину растекся по лицу.

Сидящий напротив них мой отец смотрит отсутствующим взглядом, даже когда наблюдает за своей женой. Он не может предложить никакого утешения, и моя мать не приняла бы его, даже если бы он попытался. Между моими ранее неразлучными, любящими родителями образовалась неровная трещина, полная вины, которая кажется непреодолимой.

Они сделали это.

Я прогоняю эти мысли прочь. Я не позволю ни одной из них проникнуть в это пространство, в это последнее прощание.

Лопата с глухим стуком падает на землю, когда я тяжелыми шагами направляюсь к матери. Роза что-то шепчет ей, ее рука дрожащими движениями поглаживает ее спину.

Я сжимаю рукой ее плечо. — В машину, Рози. Там полотенца. Я приведу маму.

Вытирая лицо, я наблюдаю, как моя младшая — а теперь и единственная, и при этой мысли боль пронзает меня, — сестра поднимается на ноги. Ей едва исполнилось шестнадцать, но у нее отняли последнее из детства. Она обнимает себя руками, отворачиваясь, и я осторожно просунул руки под маму.

Она борется со мной, слабая, как котенок, когда я поднимаю ее. Не думаю, что она ела несколько дней.

— Никки, — кричит она. Ее руки бьют меня в грудь. — Я не оставлю ее здесь одну. Отпусти меня.

— Ты нужна Розе, — прохрипел я. — Я останусь с Никки, мама. Она не будет одна.

Моя мать переходит на бессвязное бормотание, когда Роза открывает дверцу машины, и я сажаю ее внутрь. Водитель уже включил обогрев, и я хватаю полотенце из стопки, которые положил утром, и оборачиваю им ее. Роза шмыгает носом, вытирая лицо. Моя мать игнорирует ее, прижимаясь лицом к окну.

— Отвези их домой, — приказываю я Санто. — Убедись, что бы моя мать вошла в дом.

Затем я поворачиваюсь к Розе, мой взгляд скользит по матери. — Я ненадолго.

Она кивает, уже поднимая замерзшие руки