Алтарь для Спящего бога - Аня Викторовна Кузнецова

хмурые. Они несли на крыльях своих снег и ледяной ветер. Дорога виляла между запорошёнными снегом полями и холмами опустевшего предместья, которое когда-то звалось Простором. Покрытые снежными шапками, деревья такого далёкого леса ласкали взгляд Оскольда. Всё своё детство и отрочество он провёл близ Зимнего придела среди непроходимых лесов, пока не сбежал с отрядом наёмников. Дорога привела его на Свободные острова. Если быть верным истории, привёл его туда шторм, разметавший корабль и команду о прибрежные рифы. Именно там, на солёном берегу Лазурного моря он повстречал друга, верного товарища и брата. И с той поры, куда бы путь их ни лежал, Оскольд следовал за ним – ибо не знал в этом мире человека достойнее.

Сила Альгара и пугала, и тревожила, но Оскольд знал побратима и верил: беда, что стряслась в Брейсвике, была не им замыслена.

Дорога до Раата показалась Оскольду бесконечной, полной бессонных ночей, мокрых пелёнок и поисков козьего молока. Стоило же пока не названному младенчику попасть в заботливые руки Аники и Глафиры, как крикливый поросёнок затих и стал радовать всех окружающих беззубой улыбкой.

Отдохнув в доме названой сестры, хотя скорее матери – Аника всегда относилась к Оскольду с особой материнской небрежностью, – он отправился в Ларек. По дороге посетил пару домов приятия, покутил в меру, развеялся и был готов вновь занять своё место подле брата, дабы всякие злоумышленники не лишили славное королевство столь выдающегося воина. И раз Альгар решил осесть в Лареке, то самому Оскольду предстояло сделать то же самое. Когда на крепостной стене Брейсвика он держал на руках кричащего и неприятно пахнущего испорченными пелёнками малька, то в его голову впервые пришла очень непривычная и безумная идея ― жениться. После мятежа в округе осталось множество вдовушек, коих не испугает приблудный воин, а близость его к герцогу, наоборот ― лишь будет преимуществом. Ему было что-то около тридцати, хорошо собой, силён, остроумен. Знал, как завладеть не только сердцем, но и бабьим телом, Оскольд знал. Оставалось лишь найти кого по душе. Именно этим он и собирался заняться в ближайшее время. Глядишь, к весне обзаведётся уютной пухленькой вдовушкой. Правда, пухленьких сейчас маловато, но ничего ― откормит. Желательно, чтобы у неё уже были дети: один или два. Хоть он и бывал на родине давно, а всё же оставался верен заветам отца: «Если какая баба уже имеет дитё, пусть и не в законном браке рождённое, стало быть, здорова. Может и гулящая, так на то у мужика глаза есть, да розги, а если вдовая, то и место своё знает». Оскольд залихватски свистнул и пустил конька в галоп.

Городские улицы встретили его непривычным шумом, суетливостью спешащих по своим делам людей и… жизнью. Оскольд невольно почувствовал удовлетворение увиденным ― как ни крути, а он тоже приложил усилия к положительному исходу их предприятия. Именно такой ― довольный и воодушевлённый ― он въехал в замок. Оставив коня на попечение встрёпанного мальчишки, он поинтересовался, где герцог, и, узнав, что тот уже как пару часов «ужасненько занят». Стало быть, можно прогуляться до бани и хорошенько попариться. Пока топилась печь и отмокали веники, Оскольд отправился на задний двор, дабы присмотреться к кому с кухни. На стол герцогу подавали не изыски какие ― не время для того – но всяко вкусно. Значит, баба какая хорошо готовила, что, в свою очередь, и сам Оскольд не останется голодным. А то, что кухарка, да неблагородного рода, ему всё равно. Сам за печкой родился.

Двор был пуст, лишь из курятника доносилось нервное кудахтанье. На заборе сидел здоровенный чёрный кот. Оскольд почесал того за ухом.

– Ну что, шерстяное пузико, пойдём смотрины проведём. А?

Кот прикрыл зелёные глаза, соскочил со своего насеста в снег, деловито отряхнулся и пошёл по протоптанной тропинке в сторону хозяйственных построек. Остановился, обернулся на Оскольда и призывно мяукнул.

– Эт ты брат, за собой меня зовёшь, что ли?

Кот ещё раз мявкнул ― уже громче, и медленно потрусил по тропе.

– Засмеют, коли кому расскажу ― кот меня ведёт. Может, ты, усатый, суженую мою нашёл?

Не теряя из вида чёрный пушистый хвост, Оскольд пошёл следом. Вскоре он услышал женские всхлипы. Кот огляделся на мужчину, фыркнул, перепрыгнул сугроб, да и был таков. Почесав заросшею щёку, Оскольд фыркнул, подражая коту, затянул пояс на полушубке, сбил набок шапку, приосанился и двинулся вперёд, спасать бабу… от слёз.

Собственно, баба оказалась совсем молоденькой девкой, да и на заплаканном лице с разбитыми губами и синяками сложно было разглядеть красоту. Девчонке на вскидку было годков четырнадцать. Она сидела на брёвнышке, кутаясь в шерстяной плат, из-под которого виднелись домашние платье и туфельки, и предавалась какой-то своей печали. Впрочем, судя по синякам, причина была понятна.

– Эт ты, красна девица, чего же слёзы льёшь? Обидел кто? Так укажи на обидчика, я вмиг ему ась-ась дам!

Девица подавилась очередным всхлипом и в ужасе уставилась на Оскольда. А тот, завладев её вниманием, опустился на одно колено, как в балладах, да заключил холодные тонкие пальцы в свои руки.

– Скажи, красава, кто? Я его вмиг в бараний рог скручу.

Незнакомка всхлипнула, вытерла тыльной стороной ладони щёку и икнула.

– Ни… никто.

– Как жешь никто? Глаза мои пока при мне. Вот как тебя расписали.

А та вновь в слёзы. Оскольд скинул с себя полушубок, да обмотал им девичьи ножки, а там сел рядышком и приобнял. Девка взревела пуще прежнего, уткнувшись ему в плечо.

– Ну-ну, красава. Слёзы то, что ― вода солёная! От них проку только, если похлёбку посолить.

– Я не красивая, ― провыла девица.

– Как так? Али я ослеп, скажешь?

– Он… он…

Оскольд огляделся, прикинул в уме, поднялся да подхватил на руки девку. Та затихла, смотря на него огромными, серо-голубыми глазами.

– Давай-ка я тебя в тепло отнесу. Глядишь, ещё простуду подхватишь.

– Нет! Он меня опять накажет.

– Ну так я тебя в обиду не дам.

Спустя время, укутанная в три полотенца с головы до ног девка, сидела в предбаннике, старательно отводила глаза от сидящего у окна мужчины и цедила горячий липовый чай. Оскольд, пристроив на узеньком подоконнике мутноватое зеркальце, брился.

– То, что ты мне рассказала, красава, очень важно. Понимаешь?

Девка грустно кивнула.

– Твой отец подлость задумал, да такую, от которой вовек не отмоешься, ― Оскольд последний раз скользнул лезвием по подбородку, обтёр полотенцем от пены и повернулся к Даниэлле. ― Вот скажи, ты за герцога хочешь замуж?

– Нет! ― чётко