Соловейка. Как ты стала (не) моей - Полина Рош

проклятое ведовство ужасного старика! Ужас, боль и дикое изумление плескались в ней так же, как кровь в миске. И, наконец, пролились. Она забилась, как птица, пытаясь пнуть, ударить, оттолкнуть. Но руки вокруг неё только сильнее обвивались. Чудовище зашипело и потянуло её в кусты. Теперь-то её точно убьют! Их разделяла только её толстая длинная коса, врезавшаяся в лопатки, как межа. Отчаяние придало сил. Она еще раз дёрнулась вверх и вцепилась зубами в его руку.

Чудовище что-то прорычало и отпустило. Соловейка вывернулась, но не смогла сбежать – её схватили за руку, пальцами попав прямо в порез.

– Остановись! – раскатисто проревело над ней чудище сердитым голосом князя Остромысла. – Какая ж ты Соловейка, ты дикая куница!

Она резко вскинула голову и с изумлением поняла, что никакое это не чудище. Перед ней действительно стоял князь, огромный и очень мрачный. Он не морок, не видение, не чужое колдовство. Он с силой сжимал её плечи, но не пытался убить. Не пытался. Он её нашел, догнал… Кровь всё еще стучала в висках, заставляя подрагивать в руках князя, коленки подкосились, но он её удержал. Губы Соловейки задрожали, в груди что-то сильно сдавило и едкой солью подбежало к глазам. Захотелось громко-громко закричать, но Соловейка прикусила губу. Смотреть на князя она не могла, но и сдерживаться больше тоже не получалось. Она вдруг закрыла глаза, обмякла и, уткнувшись лицом в грудь Остромысла, горько разрыдалась.

– Куда ж ты побежала, – помолчав, негромко сказал князь. – Дальше дикая чаща, пропадёшь – никто тебя не найдёт.

Взяв Соловейку за плечи, он отстранил её и взглянул в лицо. Слёзы сами текли по щекам, она их глотала, облизывая солёные губы, не смея взглянуть на князя. Только когда он взял её за порезанную руку, Соловейка вздрогнула, резко вскинула голову.

Остромысл был очень хмурым, казалось, даже борода его заострилась. Он ощупал пальцами порез и тихо, будто самому себе сказал: «Этого я не угадал».

– Этот старик хотел меня убить... –– шепотом сказала она, прикусывая губы от боли и страха – выражение лица князя пугало её еще сильнее. Он был таким сердитым, что она боялась пикнуть, хоть пальцы сильно давили на порез.

– А ты зачем к нему пошла? Тебе Аяр где велел быть?

Потом он расстегнул свой кафтан, снял пояс и перевязал им раненную руку, но Соловейка этого даже не заметила, уставившись на князя. Горячая волна окатила её с ног до головы, уши сразу же запылали, будто братец её за них оттаскал. Она вспомнила, как брат молча повернулся спиной к отцу, подставляясь под отцовские розги. Потом она рыдала на его коленях и пообещала, что больше никогда не сбежит.

– Нет-нет! – вскрикнула Соловейка и вцепилась в руку князя. – Братец Аяр не виноват! Я сама сюда пришла! И к старику сама зашла, я шла… – она замолчала, проглотив вопрос, который так долго её мучал. Вместе с ушами теперь загорелись и щеки, в груди тоже стало жарко. Соловейка облизала губы.

– Куда ты шла? – тихо спросил Остромысл.

Взгляд его стал терпким, как мёд, и совсем не пугающим. Он чуть наклонился и ей стало нечем дышать. Соловейка судорожно хватала воздух раскрытыми губами.

– Я за тобой шла, князь-батюшка, –– сказала она, но сердце так громко билось, что было не слышно саму себя.

Она только увидела, как у князя вспыхнули глаза и дрогнули губы, он спросил: «Зачем?» – Соловейка скорее догадалась, чем услышала. Казалось, это всё только чудится, она сама с собой говорит, как говорила все эти дни, не зная, что и думать после того поцелуя. Ей только и хотелось узнать, зачем… Зачем? Зачем же князь…

– Зачем же, князь, ты поцеловал меня на реке? – наконец, с трудом прошептала она одними губами, но тут же поняла, что он её услышал.

Остромысл едва заметно улыбнулся.

– Потому что захотелось.

– Захотелось? – удивилась Соловейка уже громче, настолько это было странно. Как так – захотелось? Как яблоко с ветки взять?

– Тебе когда-нибудь хотелось кого-то целовать?

Поцеловать? Она иногда шалила и играла, целовала подруг в румяные щеки, иной раз к ней приставали парни. Но захотела она сорвать поцелуй, как яблоко с ветки, только с губ Остромысловых, когда князя так долго не было. Снова хотелось почувствовать, как может быть сладко и туманно в голове. Её губы сами собой распахнулись навстречу князю, а голова запрокинулась. Она так хотела попросить его, но не смела, от одной только мысли сердце замирало.

И князь прочитал её тайные думы. Приблизился так, что по щеке скользнула его борода. Он мягко коснулся сначала пальцем, а потом губами. Легко-легко, почти невесомо, обхватил нижнюю губу и замер, дразня. Щекочущее желание прокатилось по телу обжигающей волной, в животе что-то задрожало. Колени вновь подкосились, но Соловейка еще сильнее вцепилась в князя, только бы не отрываться. Остромысл крепко обхватил её и так же крепко поцеловал, требовательно сминая губы и проникая глубже. Лес вокруг неё кружился, перед глазами всё плыло, весь воздух будто впитался в неё жаром. Когда его совсем не осталось на новый вдох, Соловейка со стоном запрокинула голову, а Остромысл остановился.

Открыть глаза сразу не получилось, все силы ушли на попытки унять дрожь внутри глотками холодного воздуха. Он скатывался с горящих губ вниз и возвращал мысли. Но ни о чем, кроме того, что теперь всё совсем по-другому, она думать не могла. Яркое, сладостное предвкушение распаляло так, что по плечам и шее пробегали мурашки, совсем не так, как во время неожиданного поцелуя. Снова захотелось почувствовать этот трепет за один вдох до поцелуя, когда губы едва-едва касаются… Она даже подалась вперёд, но Остромысл её удержал за плечи.

Соловейка взглянула в лицо князя. Он тяжело дышал, ладонью пригладил бороду.

– Ты больше не должна ходить за мной, –– тихим голосом с хрипотцой проговорил Остромысл. – Не ходи больше ни на реку, ни в лес.

– Почему? – сожаление в вопросе прорвалось раньше, чем Соловейка успела прикусить губы.

Князь вскинул брови, а потом нахмурился и стал самим собой. Он снова ровно дышал, смотрел на неё колко и проницательно, как на любого, кто перед ним встал бы.

– Нечего более тебе здесь искать, – строго сказал Остромысл, и потом всю дорогу до самого княжеского холма уже ничего не говорил.

12