Проданная драконом, купленная Смертью - Кристина Юрьевна Юраш

я, понимая, что не проеду мимо мужа на роскошной карете. Не пройду посреди бала в шикарном платье, вызвав тонны зависти.

Максимум, что я могу — это под покровом ночи написать на стене поместья: «Герцог — козел!». Но слуги смоют это утром. И он даже не увидит моих художеств.

“Шоб тебе икнулось хотя бы!” — сглотнула я, вспоминая ледяные глаза и презрительный взгляд.

Я как была пылью, так ею и осталась. В понимании богатого, влиятельного дракона я просто пыль на его дорогих сапогах.

А ведь когда-то я верила, что он защитит меня от любого зла.

Помню, как в первый год брака я споткнулась на лестнице, и он подхватил меня на руки, будто я — хрустальный бокал, а не жена. «Береги себя, — сказал он, глядя в глаза. — Ты слишком ценна, чтобы падать».

Как же я тогда сияла…

А теперь я знаю: ценность — не в том, чтобы не падать.

А в том, чтобы подниматься.

И тащить за собой других.

За окном сгущались осенние сумерки.

А в груди появились предчувствие и тревога. Две партии! Две! Каковы шансы, что доктор выиграет обе? Каковы шансы, что малыш не останется сиротой? Каковы шансы, что мать не будет плакать от душевной боли, обнимая пустой живот.

Я вымыла руки, вытерла их о фартук — тот самый, что когда-то носила Элла.

Потом расставила кружки на подносе. Фарфор — старый, потрескавшийся, но тёплый от чая мне нравился куда больше роскошного сервиза в доме бывшего мужа.

Он напоминал мне душу доктора — израненную, старую, но живую.

Да, пусть я как была пылью, так и осталась ей. Но я могу быть счастливой пылью, не так ли?

А счастье оно в мелочах.

В старых кружках, в теплом чае, в дождике за окном и в улыбке на бледном лице.

Я вздохнула глубоко-глубоко и закрыла глаза, вспоминая каждый жест, каждый взгляд. Я ведь играю с огнем. Я бросаю вызов самому опасному существу в этом мире. Смерти. И это почему-то так приятно.

Ладно. Скоро полночь.

Поднос дрожал в руках.

Не от страха.

От ожидания того, что может случится.

Глава 41. Шах и мат

Я решила отнести чай заранее, поэтому шла по коридору тихо, как тень, как пылинка, что не смеет нарушить покой вечности. И вдруг в нос ударил запах.

Розы.

Пепел.

Озон после грозы.

«Он уже здесь», — прошептало сердце.

Я замерла у двери кабинета, понимая, что не слышала, как Смерть вошел. Не было ни шагов, ни разговоров на лестнице. Он просто пришел тихо, бесшумно, как приходит смерть к спящим.

Сердце заколотилось — не как у испуганной птицы, а как у женщины, которая знает: за этой дверью не просто Смерть. За дверью мужчина, от взгляда которого в груди становится тесно.

Я осторожно толкнула дверь плечом.

И увидела его.

Смерть сидел в кресле, будто на троне. Величественный и прекрасный.

Чёрный плащ, как ночь, упавшая на землю, красивыми складками ложился на старый ковёр.

Белые волосы красиво легли на широкие плечи.

Глаза тёмные, но стоило мне войти, как в них вспыхнули серебристые искры.

— А, вот и наша Нонна, — сказал доктор, наливая чай. — Как раз вовремя.

— Доброй ночи, — поздоровалась я, краем глаза следя за каждым движением гостя. Я заметила, как его рука скользнула по столу, словно он рисовал на столешнице какой-то узор.

Я подошла, поставила поднос на стол.

Пальцы коснулись края кружки — и вдруг дрогнули.

Потому что рядом — он.

Смерть не шевелился. Не дышал. Просто был.

Но воздух вокруг него пульсировал, как сердце, что бьётся в грудной клетке мира.

— Вот ваш чай, — прошептала я, не глядя на него.

— Благодарю, — тихим голосом ответил Смерть, а мне показалось, что это слово скользнуло по моему телу, как шёлк рукава, который стекает вниз, обнажая плечо.

Я подняла глаза.

И в этот момент — всё исчезло.

Кабинет. Доктор. Шахматы.

Остались только мы.

Он смотрел на меня, и я чувствовала его взгляд. Словно кто-то плавно снимает с меня шёлковое платье.

— Разрешите остаться? — спросила я, обращаясь к доктору, но глядя на Смерть. — Я… хотела бы посмотреть за игрой. Я просто очень люблю шахматы.

Доктор прокашлялся, размешивая чай в кружке.

— Если мой друг не против… то я не возражаю, — ответил он, делая глоток.

Доктор Эгертон нервничал. Это было видно по тому, как позвякивает ложка в его кружке.

Смерть не ответил сразу.

Просто смотрел на меня, словно решая, достойна ли я или нет.

А потом кивнул.

Легко. Почти незаметно.

Я отошла к стене, прислонилась к шкафу с зельями. В комнате кроме двух старинных кресел не было ни стульев, ни столика. А садиться на ковёр было просто верхом неприличия. Поэтому пришлось стоять.

Сердце билось так громко, что, казалось, даже шахматные фигуры слышат его.

— Ну что ж… Начнём, — вздохнул доктор.

— Одна партия — одна жизнь, — улыбнулся Смерть, словно напоминая правила. — Начнём с матери или ребёнка?

— Давай с ребёнка, — решил доктор, растирая переносицу.

Доктор сделал ход.

Белая пешка шагнула вперёд.

Смерть не шевельнулся.

Просто поднял руку и едва заметно провёл пальцем в воздухе невидимую черту.

И чёрный ферзь сам двинулся по доске плавно, как тень, как приговор.

Я не понимала правил. Но я чувствовала игру, глядя на лицо доктора и количество фигур на доске.

Каждый ход — как удар ножом. Каждая пауза — как последний вздох.

Доктор вспотел, прокашлялся. Помассировал висок. Сделал глоток чая.

Пальцы дрожали — не от страха, а от напряжения воли и концентрации.

Я понимала, что мы проигрываем по двум признакам. Наших фигур осталось так мало, и то, что доктор заметно нервничал. Я видела, как дрожит кружка в его пальцах, как он достаёт платочек и утирает пот с лица.

Сама мысль о том, что на кону жизнь малыша, не давала мне расслабиться ни на секунду.

Доктор поставил одну фигуру в центр чёрных фигур.

В комнате повисла тишина. Такая, что было слышно, как матерятся мухи.

Внезапно доктор откинулся на спинку кресла и устало улыбнулся.

— Шах и мат, — сказал он, вздыхая с облегчением. — Я выиграл.

Смерть посмотрел на доску.

Потом перевёл взгляд на доктора.

И похлопал — медленно, элегантно, как аристократ на балу.

— Браво! Отличная