Четверо за спиной - Анна Михайлова

рубаху, а под ней что-то нижнее, да с рукавом, что едва плечо прикрывает! Глаза сами собой грудь находят, но под этой тонкой тряпицей еще что-то надевано, навроде сбруи на лямках, чтоб спереди грудь прикрыть. Прикрывает, да только дразнит более. Так и хочется туда руки запустить. Чувствую неудобство в паху, только этого еще не хватало! Но тряпица, что на ней, обтягивает плотно, подчеркивая хрупкость. Батюшки, да там же едва не ребра видать! Я ж зашибу ненароком. Что я делаю?

Встает она передо мной в стойку, а я все думаю, как отшутиться. Нешто я, лоб здоровый, воин, на женщину меч подыму? Ведь и не сделала она мне ничего, а как вижу ее, так в висках стучит от злости. И только открываю рот, чтобы остановиться, как ловлю ее насмешливую улыбку. И тут – тело начинает жить отдельной жизнью, рука сама наносит удар. Когда упоение битвой захватывает, тяжело остановиться. Невольно, исподволь, восхищаюсь ее упорством. Она бьется яростно, стойко, хотя вижу я, как ей тяжело приходится. Змейкой вьется, уворачиваясь от моего меча. Хоть и стараюсь я силу сдерживать, иначе раскрошил бы ей голову с первых ударов. Слышу, как дышит тяжело, понимаю, что устала она за день хлопотный, пока я прохлаждался. Стыд начинает просачиваться внутрь, призывая остановиться. Немного приоткрываю защиту, чтоб потом уйти в обманный удар и выбить у нее меч, на том и закончим. Как и следовало ожидать, Яра, оправдывая имя, бросается в атаку. Ловлю ее на перекрестье мечей. Ну все, попалась! Улыбаюсь победно, в глаза красивые глядя. И тут она в струнку вытягивается и целует меня прямо в губы. На мгновение ловлю ее дыхание горячее, ощущаю влажную нежность на устах. Размыкаю их, словно приглашая в свой рот, почти ощущаю ее язычок внутри, как…

Боль между ног отрезвляет, а подсечка по ногам роняет оземь. Кулем падаю, держась за причинное место. И не понятно, от чего мне больнее: от подлости или от того, что глупо размечтался. Жду ее смеха издевательского или слова обидного, а вместо этого слышу:

- Прости меня, Беригор. Нечестно это было, подло.

Поворачиваю голову и смотрю – не потешается ли? Нет, серьезна, в глазах раскаяние. Мне даже жалость чудится, а не терплю я, когда меня жалеют. Да только она продолжает:

- Хватит нам уже собачиться, а? Я воевать устала. Одно же дело делаем. Мир? – и руку мне протягивает, чтобы помочь подняться. И ведь была возможность замириться, да обида мужская не дает мыслить здраво. Я на земле валяюсь, это выходит, победила она? Меня?

- Достала ты! Видеть тебя не могу. Откуда ты вообще взялась на мою голову! – рычу зверем обиженным, сам встаю на ноги без ее помощи. Несмотря на боль, разгибаюсь. И не могу уйти, как собака побитая. Слово последнее за мной будет. Делаю два шага к ней, обхватываю затылок, странными косами украшенный, и притягиваю к себе. От неожиданности уже она размыкает губы, и я врываюсь в ее рот языком, словно пытаюсь утвердить, что я там хозяин. Целую жадно, собственнически. Чувствую ее тело стройное, к моему жмущееся, руки взметнувшиеся и несмело легшие мне на плечи. Целует так сладко, что голова кругом и тело звенит в предвкушении. А когда обмякает она в руках моих, отталкиваю ее от себя, да так дурак, сильно, что отлетает она и падает, неловко ушибая руку. Прихватывает раненное место и смотрит на меня не понимающе.

- Вот теперь – квиты, - мстительно бросаю ей в лицо и иду к воротам. А на душе так пакостно, словно ведро гнилушек сожрал.

Глава 10.

Глубоко вздохнув, чтобы сдержать то ли рык, то ли рев, я поднялась на ноги и почти бегом вернулась к себе. Противно на душе было, словно помоями облили. В ванной губы терла, чуть не содрала в кровь, все пыталась злосчастный поцелуй смыть. А он как клеймо горел, не давая успокоиться. Потом еще полночи не спала, крутилась, маялась. И злилась, и плакать хотелось от собственной глупости и унижения. Вроде уже большая девочка, а все туда же. Как допустила, что мне так в душу наплевали? Безжалостно и со смаком. Я же помириться хотела, сама руку протянула…

Встала утром злая и разбитая. Едва пожевала то, что Смешка принесла, как за мной слуга пришел, князь к себе зовет. Ах, что б тебя! Никого видеть не хочу.

Завели меня не в ту горницу, что и в прошлый раз, а скорее – в кабинет. Стол, заваленный свитками, за которым князь сидит, вершит дела свои княжеские. Вдоль стены лавка, на которой восседает воевода. Один. Зыркнул на меня своими светлыми глазами и отвел взгляд в пол. Лицо сделал равнодушное, только я же вижу, как желваки на загорелых щеках ходят. Не перебесился еще? Как же сдержаться и не придушить его?

- Вызывал, князь? – говорю я после приветствия. Держусь внешне спокойно, даже голос не дрожит. Ну, уж нет, не доставлю этому мускулистому нахалу повторного удовольствия.

- Узнать у вас двоих хотел, что вчера было?

- Ничего, - хором отвечаем мы с лохматым.

- Доложили мне, что рубились вы вчера не на жизнь, а на смерть, у меня на дворе, - князь испытующе переводит взгляд с одного на другого.

А я кошусь на воеводу. Тот отвернул светловолосую голову и делает вид, что настенной живописью увлечен. Гаденыш. Понимаю, что сейчас могу наябедничать и прилетит ему. Но он молчит, не пытается оправдываться, предоставляя мне право поступить так, как хочу. И почему мне кажется, что Беригор уверен в моей неминуемой сопливой истерике? Может у них тут девки и бегут своим ближним жаловаться, но мне доносительством заниматься унизительно. И как-то по-детски. Я свои проблемы сама решать привыкла. Война так война! Но – один на один.

- Неправду тебе говорят, князь. Тренировочный бой это был. Я сама попросила.

Беригор резко вскидывает голову, словно не верит собственным ушам. В льдистых глазах изумление стоит.

- Сама? – удивляется князь.

- Сама. Не спалось мне после пира. Вот и вышла подарок твой опробовать. А тут воевода мимо шел. Так что мы немного порубились. На деревянных мечах. Никакой опасности.

- И все? – подходит ко мне и щурится князь. Видимо в слишком ярких красках ему описали наш вчерашний спарринг.

- И все, - делаю я максимально честные глаза. Он всматривается, словно пытаясь