Хозяйка молодильных яблок - Иви Тару

Она уж уходить собралась, как в конюшню Стрижак вошел, да так и остолбенел.

– Я уж думал, тебя мать под замок посадила, – улыбнулся он.

– Посадила, только кто меня удержит. Только не мать – мачеха.

– Искала лошадь, чтоб сбежать? – спрашивал Стрижак без смеха, серьезно.

Ну, и она ему так же серьезно отвечала.

– И рада бы, да не могу пока.

Как не старалась от него подальше держаться, а он все равно за руку ухватил.

– Что ж ты избегаешь меня, душа моя? Иль я страшен тебе кажусь?

Против воли она фыркнула. Страшен… да милей его она и не видала пока. Так бы и смотрела на ясные очи его, на волосы русые с рыжинкой. А уж голосом бы заслушивалась, как соловьиными трелями. Ох, горе! Неужто сердце ее влюбилось в боярина? Нет и нет. Нельзя никак.

– Может, до сих пор сердишься, что не назвался сразу, кто таков?

– Ты же сказал, что не мог, значит, так и есть. Чего мне сердиться. Ты боярин вольный, не чета мне, девке-селянке, что под родительской рукой ходит.

– Ох, и вредина ты! – воскликнул Стрижак в досаде. – Вот заладила – девка… селянка… Да что мне это? Сердце мое другие слова отстукивает.

Она глаза вскинула. Какие-такие другие? Но тут на улице шумно стало, видать, невест со смотрин отпустили, Милава Стрижака, что путь загораживал, отпихнула и обратно в светелку побежала. Хорошо, мать не заметила ее краткое отсутствие. Елеся даже позже нее пришла, какая-то возбужденная, губы красные, щеки румянцем горят.

– Что? – вскинулась она, увидев, как Милава пристально ее разглядывает.

Та глаза опустила, за плетение взялась. У каждого свои тайны, даже в девичьей светлице от них не скрыться.

Скоро Беляна вошла, в руках корзинка, а лицо бледное, словно белилами накрашено, хотя утром еще мачеха ей этого не позволила, мол, слышала она, что князю сильно крашеные девицы не любы. Села на лавку, руки кончик косы теребят, да так, что накосник из бархата с жемчугом оторвался. Посыпались бусины по полу, а Беляне хоть бы что, сидит в пол дощатый смотрит.

Елеся извертелась вся, но так и не спросила ничего, вот и сидели все трое, молча. А Велезара так и не появилась. Куда пропала? Милаве все тревожней делалось. Хоть и не было у нее любви к мачехе, но лучше уж пусть тут, на глазах будет, чем козни свои плетет неизвестно где и какие.

***

Волхва и княгиня в светелке княжей вечеряли. Люборада волхву потчевала. Та от угощения не отказывалась, но от каждого блюда по малому кусочку всего лишь брала. Птичка и то больше ест. Княгине же еда в радость была. В святилище трапезы скромные: каша да кисель, репа печеная, гороховая похлебка, кулебяки рыбные. Все, что селяне семидольские в святилище приносили, тем и жили. Конечно, от князя подношения богаче случались, но княгиня поняла уже, что не бедность причина скудости стола у волхвы.

– Жир на теле голову туманит, – часто говорила она, – волю богини не дает услышать.

Однако есть вволю не запрещалось никому, но кто ж брюхо набивать захочет, если старшая волхва одним киселем живет? В остальном жизнь в святилище княгине по нраву пришлась. Тихо, размеренно, никаких тебе сплетен и заговоров, от которых натерпелась она в свое время.

Не успела женой стать, как начали ее со свету сживать. То князю про нее наговорят разного, то ей про князя. Одна Макошь у нее заступницей была. Сколько даров она богине отправляла, и только одного просила: оградить ее, мужа и сыночка от зла. Знала бы, так просила бы не этого, а еще сыновей, и дочек тоже.

Удачным замужеством княжны можно сильного союзника найти, сыновья же младшие Ставру могли служить. Но не дали ей боги других детей. Видно, разгневала она их тем, что не отказалась женой князя стать, хоть и против были не только люди, но и боги. Жрец Сварожий беду пророчил. Она тогда в отчаянии к Морене пошла. Решила, если и та ей откажет в счастьи, то так тому и быть.

Нельга. Так ее звали. Выслушала она, ладонь ее серпом резанула, в воду крови накапала и долго смотрела. Так долго, что Люборада, совсем молодая еще, испугалась, что так и останется тут навсегда. Но нет, Нельга усмехнулась, воду на землю вылила, сказала:

– Иди замуж, девица. Ничего не бойся. Да, будут тебя терзать волки и собаки грызть, но ничего, справишься. Не видит Морена для тебя плохого.

– Не хотят меня на престоле рядом с князем видеть, нет во мне сил чародейных. Как с этим быть?

Нельга рукой махнула.

– Пустое. Сила всегда тут, – она положила руку на грудь, на сердце, и тут, – она коснулась головы. – Может, так задумано, чтобы в Семидоле кудес поменьше стало. Привыкли люди не на себя полагаться, а чуть что к богам и кудесникам за помощью бежать, за малостью всякой. Есть ли время Морене или Макоше за урожаем репы следить? Иди, дева, да помни про наш разговор. Когда время придет, поймешь, кому про него рассказать надо.

Так и вышло. Вырос Ставр, в отца статью пошел, красой в мать, умом уж и не скажешь так сразу в кого, но не по годам точно. Потому как отчаялся сын жену найти, рассказала про визит свой к Морене, даже сама не поняла зачем, лишь потом тот давний разговор вспомнила. Вот и отправился сын в святилище, а как вернулся, так такое задумал, что и не знаешь, как принять. Велел со всех сторон Семидола девиц навезти, чтоб те свои умения показали, из них де и выберу.

Не смогла Люборада в стороне остаться, попросила совета у Макоши. Вот и приехали они с волхвой сыну в помощь.

Сегодня собрали невест в большой гриднице. Хороши девицы оказались, одна другой краше. И то сказать, семидольские девки самыми красивыми во всех княжествах считаются. Вынесли служки по знаку волхвы корзинок по числу девиц.

– Я Свентава, Макоши, богини-пряхи, служительница. Прядет небесная пряха нить жизни каждому, кто в светлый мир вошел. Вот вам кудель, девы юные, к следующему утру каждая нить спрядет, да не простую, а такую, что прочнее ее не должно быть. Чью нить руки княжьи разорвать не смогут, дальше счастья пытать станут.

Девицы разобрали корзинки с куделью, шерсть белая, аж искрится,